4
Но вот,
чугунясь загаром плеча,
нагретым
мускулом двигая,
над шрифтом
убористых строк Ильича –
фигура чья-то
над книгою.
Я лежмя лежал –
и не знал, что – гроза,
я встать и не думал
вовсе…
И вдруг
черкнули синью глаза:
упорист зрачок
в свердловце.
Ага!
загудел над снастями шторм…
Но с виду –
все было спокойно.
И мы говорили
про МОПР и про корм,
про колониальные
войны.
Потом посмотрели
друг другу в глаза,
и дрожь
от земли до неба
стрельнула –
и ходу не стало назад,
и нэп –
как будто и не был.
5
Он слово сронил –
и пошла колебать
волна за волною
снова…
И в слове –
не удаль и не похвальба, –
пальба была
в каждом слове.
И гребнями взмылился
белый отряд,
и в сердце –
ветра колотье;
и мы ночевали
три ночи подряд,
друг друга
грея в болоте.
От стужи
рассветного неба
дрожа,
следили мы
месяца смену;
камыш мы ломали
замест фуража
и пили
болотную пену.
И дыбил коня
на опушке казак,
в трясине нас
выискать силясь;
и звезды у нас
грохотали в глазах,
когда они
с неба катились.
6
Кто мог бы понять,
что меж этих толстух,
в которых
я рифмой возился, –
с грозовых просторов
рязанский пастух
стрелой громовою вонзился?
Что,
голову на руки облокотив,
совсем поблизости,
рядом,
весь пляж и весь мир –
партийный актив
суровым
меряет взглядом?
Кто мог бы узнать,
что не из берегов
выходит море рябое, –
что он,
перешедший через Перекоп,
сигнал –
крутого прибоя?
И я увидал
в расступившихся днях –
в глазах его,
грозных и синих, –
проросший сквозь нэп
строевой молодняк,
не только –
осенний осинник.
7
И вот –
он свердловцем,
а я рифмачом.
И моря –
нежна позолота.
Но мы не забудем
его
нипочем –
воронежского
болота.
Мы с ним не на пляже,
мы с ним – на ветру,
и дали –
тревожны и сини…
И я – запевала,
а он – политрук,
лежим в болотной трясине.
Но мы не сдадимся
на милость врага,
пощады его
не спросим.
В лицо нам – звезда,
светла и строга,
взошла
и глядит из-за просек.
И если так надо, –
под серым дождем,
как день ни суров
и ни труден, –
и ночи, и годы,
и дольше прождем,
пока
не избудем буден.
8
И только,
прижавшись к плечу плечом,
друг друга
обмерив глазом,
над верным вождем,
над Ильичем,
мы вспыхнем
и вспомним разом:
как на море буря,
мачтой маша,
до слез начинает
захлестывать,
как –
лирика это или душа –
бьет в борт
человечьего остова.
И море,
откликнувшееся на зов,
плеснет,
седо и клокато,
взгремит
от самых своих низов
до самых
крутых накатов.
И в клочья
разорвана тишина,
игравшая
в чет и нечет,
и в молнии –
снова земля зажжена,
и буря
и рвет и мечет!