«Дорогая царевна…»
Дорогая царевна,
за печалой Лабою
поклонюсь тебе земно,
посмеюсь над тобою.
То не первая удаль
разминает нам плечи,
то твой батюшка-сударь
ударяет на вече.
За былую повагу,
накрестясь бердышами,
точит мертвую брагу
горстевыми ковшами.
За твою оборону,
за беду супостаты
поковал на корону
огневые сверкаты.
А ты вынесешь тяжесть,
а ты выстоишь прямо,
хмелем сумрачных бражест
покачнутая мамо.
Да не ведает недруг,
что сбираются цапли,
что с грудей твоих щедрых
каплют новые капли.
«Не спасти худым ковуям…»
Не спасти худым ковуям
стольный град.
Нынче ночью зацелуем
ваших лад.
1914
Леторей
1915
Торжественно
Разум изрублен. И
скомканы вечностью вежды…
Ты
не ответишь, Возлюбленный,
прежняя моя надеждо.
Но не изверуюсь, мыслями стиснутый
тесными,
нет, не изверуюсь, нет, не изверуюсь
Реже – но
буду стучать к Тебе, дикий, взъерошенный,
бешеный,
буду хулить Тебя, чтоб Ты откликнулся
песнями!
1915
А мы убежим!
Да опять, единственное трижды,
ты прекрасно, меткое лицо,
на откосе сердца человечья выжди,
похвались неведомой красой…
Дней перетасованные карты
лягут снова веерами вер.
Обратив ладонью легкий шар,
ты вздохнешь над северною ширью.
А когда твои апрели стихнут
крыльями снежин,
чтобы вечно не встречаться
ни друзьям, ни домочадцам,
задохнувши прежней прелести,
мы из мира убежим!
1915
Объявление
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянул сухие крохи.
Странноприимный дом для ветра,
или гостиницы весны –
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.
1915
Осада неба
Богдану
Сердец отчаянная Троя
не размела времен пожар еще.
Не изгибайте в диком строе,
вперед, вперед, вперед, товарищи!
Эй, эй! Один склоняет веки,
хватая день губами мертвыми.
Взвивайте горы, грозы, реки –
он наш, он наш, он вечно горд вами!
Эй, эй! Он брат нам, брат нам, брат нам!
Его, его земель и прав длина…
Не будет здесь на ветре ратном
его дыханье окровавлено.
Увидите: на море это,
на сухопутье и на воздухе!
Такая ль воля – не допета,
пути ль не стало этой поступи?..
Гляди, гляди больней и зорче,
еще, еще на мир очуй!
Мы бьем, мы бьем по кольцам корчей,
идем, идем к тебе на выручу!
1915
Пожар на барже
(Пример материализации словообраза)
Мы издали увидели
вещающий тоску,
взлетевший со «Святителя»
раскутанный лоскут.
Матросов смытыми клеймами
играют влажные волн ямы.
«Великомученик Пантелеймон»
исписан синими молниями.
Стал еще святее, надев ушкуй,
золотой косматый венок.
Ветер вертит огонь, как девушку,
у ее задыхаясь ног.
Последней водой лелеемый,
в половине четвертого,
падает «Пантелеймон»,
мачты медленно перевертывая.
1915
Выбито на ветре!
Совпадение наглядной (начертательной) доказательности корня со звучарью: звук Б, повторенный в корне ЛЫБ, дает зрительное впечатление вздымающихся над строками волн[2].
Днепор! Кипящие пясти!
Черноморец! В темную бороду!
Впутал! И рвешь на части!
Гирло подставив городу!
Слово? – Нет, оплыву я
вечноглубые эти жалобы.
Зашиби лыбу большую,
белолобая глыба палубы.
Колыбелью улыбок выбит
сон о пенистом лепете…
Крик ваш хочется выпить. Ах!
С волн полетевшие лебеди.