Я на улицу сельскую вышел.
Там, где судят про пашню и хлеб,
Вдруг такое словечко услышал,
Что душою и телом окреп.
Пусть я рухну, и руки раскину,
И земля прикоснется к губам,
Как наследство великое, сыну
Я свою жажду жить передам!
* * *
Поэзия, ты та же пашня
С потребной глубиной пласта.
И для тебя всегда опасна
Поверхностная пахота.
Поэзия! Ты громовержец,
Оратор с огненным копьем.
Ничем, ничем тебя не сдержишь,
Когда ты целишься огнем.
Поэт! И ты подобен грому.
Но если пламень не велик,
Не дай слететь пустому слову.
Останься нем! Замкни язык!
Кружевницы
Раньше думали: воля господа
Управляет усильем ума.
С этим девушка вологодская
Не согласна: она сама!
— Как зовут тебя, девушка? —
— Августа.
Вот уж год я в артели плету. —
Друг мой северный,
слушай и радуйся,
Здесь коклюшки поют на лету.
За ресницами очи серые,
Неожиданные, как весть.
Сколько в них милой скромности Севера,
Целомудрия здешних мест!
Мастерская наполнена гомоном —
Кружева, кружева, кружева.
Цех не очень-то важный, не доменный,
Но и в нем память предков жива.
Замечательное плетение!
Открывается мир чудес,
Это, собственно, изобретение,
Мастерство кружевных поэтесс.
В стекла окон стучатся синицы,
Говорят за мембраною рам:
— Не забудьте о нас, кружевницы,
Дайте место в узорах и нам!
Тишина
Мне иногда мешает тишина
Уснувшего квартала городского.
Она привычной жизни лишена,
В ней нет гудков и говора людского.
Я шум люблю! Мостов тяжелый грохот
Меня, как песня, радует в горах,
Мне нравится воды зеленый хохот,
Когда она дробится на камнях.
Мне по душе подземный гул вулканов,
Качающий гранитные хребты.
Я не люблю молчанья истуканов,
Меня страшат их каменные рты.
Мне нравятся шумящие вершины
В глухую ночь, в двенадцатом часу.
Как ни свирепствуй ветер — матерщины
Ты не услышишь ни в одном лесу.
Проснись, веселый шум планеты,
За раннее побу́женье прости.
И в автоматы первые монеты
Для разговоров ранних опусти.
Я умолкаю. Тишина уходит.
Звенит заря, как утренний трамвай.
И за домами солнышко восходит,
И плещут волны у железных свай.
Пшеничная царевна
Я ехал степью, узнавая
Ее приметы и черты,
И то и дело грузовая
Стелила рыжие холсты.
И вдруг, как тонкая лозинка,
Непогрешима и чиста,
Перед машиною возникла
И молодость и красота.
Шофер остановил: — Садитесь!
Чего пылиться на шляху?
Она ему: — Спасибо, витязь! —
Один прыжок — и наверху.
Привычно громоздясь над грузами,
Облокотясь на инвентарь,
Она сидела в пыльном кузове
С не меньшей важностью, чем царь.
Глаза — весенние проталины,
Ресницы — золотой ранет.
Они особенные, Танины,
Других таких на свете нет.
Лицо открытое и честное,
Хоть глину в руки — и лепи!
— Вы из Москвы сюда?
— Я местная.
Отец и мать живут в степи.
Залатан локоток старательно
На синей кофточке ее.
Какие свежие царапины.
Какое колкое жнивье!