Л. Зыкиной
За подмосковным пригородом — поле.
И ласковый июньский небосвод.
Там, как певцы, как хор на сцене — стоя,
Чуть слышно молодая рожь поет.
У запевалы нежный голос лета
По-девичьи прозрачен и высок.
Как не запеть, когда земля согрета,
Замечен солнцем каждый колосок!
Свиданье с этим полем и простором
Уверенность моей душе дарит.
Твой голос мне, наверно, тем и дорог,
Что он, как я, с поющим полем слит!
Магнит-гора
Борису Ручьеву
Магнит-гора, Магнит-гора,
Стою перед тобой без кепки.
Не ты ли матерью была
Для домен первой пятилетки?
Их огнедышащие рты
Рудой прикармливала ты!
Гора-магнит, гора-магнит,
Степной, стальной, железный терем,
И что меня с тобой роднит?
Все то же, что роднит с Антеем.
Приземиста, невысока
И по-уральски коренаста,
Ты, как могучая река,
Могуществом не любишь хвастать.
Ты скромно средь степей стоишь,
Обозревая берег правый,
Но в сундуке своем хранишь
Приданое для всей державы.
Какой корабль не щегольнет
Твоим нарядом в океане?
Какая гайка подведет
Тебя в космическом тумане?
Какой целинник, сев к рулю
И тронув трактор от калитки,
Не крикнет громко ковылю:
— Старик, сдавайся! Я — с Магнитки! —
О, не забыл, наверно, Крупп
Стальных, магнитогорских круп,
Которые приправой были,
Когда фашистов били!
Свое победное «Ура!»
Ты слышала, Магнит-гора.
Так стой во тьме степных ночей
Непобедимой сталью тыла,
Вся улица твоих печей
Работает во славу мира!
Два недоросля
Жил я у Марьи Ниловны
В маленькой комнатушке.
Окон в ней вовсе не было,
А я распевал частушки.
Не в том была моя трудность,
Что двести платил целковых.
А в том была моя трудность —
Два сына у ней бестолковых.
Два недоросля, два ужасных,
Толкавшихся средь москвичей,
Два обладателя ясных,
Бессмысленно-ясных очей.
Они ко мне шли за книгами,
Страницы листали, читали,
Ногами с дивана дрыгали,
Над строчками хохотали.
Фета читали, как Зощенко,
Тютчева, как Аверченко.
Потом заключали: — А в общем-то
Интересней послушать Лещенко!
Они молоко накрывали
Поэтами всех веков.
Под патефон напевали
Бессмысленный дуэт дураков.
Сладкая каторга
Евг. Винокурову
Милая, сладкая каторга слова,
Ты обязательней календаря.
Ты превращаешь меня в зверолова,
В дальневосточного краболова,
В калининградского рыбаря.
Ты догоняешь меня в самолете,
В тучах, где молнии нянчит гроза,
Или в каком-нибудь ржавом болоте
Возле кочкарника, на повороте,
Словно лягушка таращишь глаза.
Ты меня мучаешь денно и нощно,
В гусли, в гудки мне гудишь:
— Гражданин!
Ну, потрудись-ка часок неурочно, —
И заключаешь меня одиночно
В свой Петропавловский равелин.
Водишь азартно меня по базару:
— Кушай антоновку! Кушай апорт! —
В рыночной, тысячеустой Рязани
Я, как легенда, как быль и сказанье,
В шумном народе локтями затерт.
Мучай и радуй меня, мое слово,
И, как стрельца, вдохновеньем казни.
И превращай меня то в зверолова,
То в сталевара, а то в часового,
Зорко глядящего из-под брони!
Памяти матери
I