На смутный шум воды нерукотворной
Ответит голос тихий и чужой,
Так мимо глаз утопшего проворный
Акулы бег иль киль судна большой.
Ах, это звали мы небытием,
Не разумея: это плавно дышит;
Мы так не плачем здесь и не поем
Как се молчит, сна пред рассветом тише.
Прекрасный чад, блистательная гиль.
Благословенна неживая одурь.
О Спарта Спарт, где гении илоты,
Свободы семиверстны сапоги.
«Бело напудрив красные глаза…»*
Александру Гингеру
Бело напудрив красные глаза,
Спустилась ты в назначенное время.
На чьих глазах к окну ползет лоза?
Но результаты очевидны всеми.
Нас учит холод голубой, внемли.
Ах, педагоги эти: лето, осень.
Окончили на небесах мы восемь
И в первый класс возвращены Земли.
Рогатой лошади близки ли лоси?
Олень в сродстве, но, ах, олень не то, –
Мы носим холодом подбитое пальто,
Но харч точим, они же, блея, просят.
Непредставимо! Представляюсь вам.
Но ударяет вдруг огромный воздух.
Писать кончаю! Твари нужен отдых,
Он нужен Богу или даже львам.
1924
«Как в ветер рвется шляпа с головы…»*
Как в ветер рвется шляпа с головы,
Махая невидимыми крылами,
Так люди, перешедшие на Вы,
Стремятся разойтись к своим делам.
Как башмаки похожи на котурны,
Когда сквозь них виднеются персты.
Доходит жизнь до неурочной урны,
И станет тень твоя, чем не был ты.
Как любим мы потертые пальто –
Что пулями пробитые мундиры.
Нам этой жизни тление свято
И безразличны неземные клиры.
И как лоснятся старые штаны
Подобно очень дорогому шелку,
Докучливые козни сатаны
Вместим в стихи – не пропадут без толку.
Прекрасен наш случайный гардероб,
Взошлем хвалы небесному портному.
Как деревянный фрак скроит он гроб,
Чтоб у него мы не смущались дома.
1924
«На выступе юлит дождя игла…»*
На выступе юлит дождя игла,
Один другого усекает выступ.
Здесь обессиленно душа легла,
Отбившая последний приступ.
Отчаянье, как океан, росло,
То отступало, обнажая скалы.
Входили реки вновь в свое русло,
Земля дышала и цвести искала.
Так жизнь прошла, упорная волне,
Как камень скал, но сей, увы, бесплоден.
Враждебен ветру вешнему вполне,
Что не уверен и бесплотен.
На Ахиллеса иногда похожа,
Но на неверного Улисса чаще,
К морской волне, к людской опасной чаще
Она пришла как смерть и как прохожий.
И здесь изнемогла, где усекает выступ
Один другого под юлой дождя
Изображением неложного вождя,
Отбившего последний приступ.
Дирижабль неизвестного направления*
Дождь*
Владимиру Свешникову
Вздувался тент, как полосатый парус.
Из церкви выходил сонливый люд.
Невесть почто входил вдруг ветер в ярость
И затихал. Он самодур и плут.
Вокруг же нас, как в неземном саду,
Раскачивались лавры в круглых кадках,
И громко, но необъяснимо-сладко
Пел граммофон, как бы Орфей в аду
«Мой бедный друг, живи на четверть жизни.
Достаточно и четверти надежд.
За преступленье – четверть укоризны
И четверть страха – пред закрытьем вежд.
Я так хочу, я произвольно счастлив,
Я, произвольно черный свет во мгле,
Отказываюсь от всякого участья,
Отказываюсь жить на сей земле».
Уже был вечер в глубине трактира,
Где чахли мы, подобные цветам.
Лучи всходили на вершину мира
И, улыбаясь, умирали там.
По временам, казалось, дождь проходит.
Не помню, кто из нас безмолвно встал
И долго слушал, как звонок у входа
В кинематограф первый стрекотал.
1925–1929
Реминисценция первая*
Я ждал любовь и аккуратно верил.
Я слишком добр: она обманный пес.
Закроешь дверь – она сидит за дверью,
Откроешь дверь – ее уж черт унес.
Мне стало скучно хитростью тягаться
С котом. И вот четвероногий стол
Пришел ко мне и лег в углу пластом.
Не стал лягаться, можно полагаться.