Чтобы дождем в ладони
Твой звук ловил народ
И думал: «Ах, разбойник,
Как хорошо поет!»
Возница
Под санями — снег,
От полозьев — скрип.
Под снегами — хлеб
Хорошо укрыт.
Россыпь гривы,
Звон хвоста,
Что коню
Одна верста!
Шаг — и поле,
Два — и лес.
— Прокатите!
— Нету мест!
И возница —
Озорница
Хлесь вожжами —
Наутек!
Обернулась,
Улыбнулась:
— Догоняй меня, браток!
Не догнать мне
Двадцать лет,
К ним возврата
Больше нет!
Спой, Прокопьевна!
Спой мне, Прокопьевна, песню протяжную,
Спой мне вечорошную, спой мне беседную,
Спой мне сибирскую, спой мне бродяжную,
Спой мне слезовую, спой милосердную.
Спой мне!
Твой голос сквозь годы прорежется,
Как очевидец былого и старого,
Правда твоя в потаю не удержится,
Выйдет у зла свою долю оспаривать.
Вот и запела.
В углу богородица
Плачет, плачет, плачет, болезная,
В песне, как в сказке, остроги городятся,
Крепятся крепи и тыны железные.
Вот и запела — и вышли колодники,
И загремели железы постылые,
Возле седатых и хмурых — молоденький.
Это за что вас, сердешные, милые?
Хватит, Прокопьевна, кончи кандальные,
Спой мне веселые, свадебно-светлые,
Глянь за окошко на россыпи дальние.
Снежно-алмазные, радуго-цветные.
Сани трактом идут тюкалинским
С лесом, с хлебом, с железом, с крупой.
В снежные дали глядят трактористы,
Месяц им светит и звезды в упор.
Млечный Путь, будто русло речное.
Празднично ясные дали слепят.
И через это пространство ночное
Скрипом рабочим полозья скрипят.
И далеко раздается скрипенье
Возле сибирских колхозных дворов.
Я и Прокопьевна слушаем пенье,
Неумолкаемый гул тракторов.
* * *
Я чудачу,
Я куд-кудачу!
Ряженый,
Рифмами слаженный,
Грубый,
Неглаженый!
Для ярмарок создан,
Для свадеб задуман,
Для судеб замыслен,
Как скобка, захватан,
Как сковородка, замаслен.
Под дугой — это я — колокольчик!
По бортам — это я на уключинах — весла!
Весь для людей!
Как ситец и соль,
Как щемящая боль,
Как струпья и раны,
Как снег и туманы.
Там, где воды ворочают мускулы.—
Я у них русло.
Там, где стебли и злаки в снопах,—
Я у них перевясло.
Парус нужен — кроите!
Хлеб потребен — несите!
Все отдам!
Я и создан затем,
Чтобы в нищих душою,
В скаредных
Ударить ладонью,
Песней, удалью,
Тульской гармонью,
Грезднем огненного петуха,
Молодою улыбкой стиха!
Рядовой стиха
Ямб пятистопный в траншее окопной
Ходит в шинели, не в царской парче.
Ходит в обмотках, на толстых подметках,
С черным погоном на сером плече.
— Братцы, — смеется, — я каши наелся,
В шаге окреп, веселее гляжу,
Силу почувствовал, ставьте на рельсы,
Как паровоз, целый полк повезу!
Кто-то кричит ему:
— Эй ты, словесный,
Спрячь-ка язык, посиди, помолчи,
Это не басня и это не песня,
Если она про одни про харчи!
На безопаску! Иди-ка побрейся,
Смой в роднике с себя копоть и дым!
Не забывай мне, что званье гвардейца
Надо оправдывать видом своим!
Волны взрывные прошли по накату.
Гул. И земля, как старушка, глуха.
Кто-то поднялся и крикнул: — В атаку!
Это был ямб, рядовой от стиха.
* * *
Все сказала она:
Что жасмин — это прелесть,
Что травы прекрасны в июне,
Что в характере главное — смелость,
Что из прозы ей нравится Бунин.
Умолчала о сыне,
О том, что отец от него отказался,
Но об этом я сам догадался.