Несмотря на намеки на личные страдания, письмо это звучит почти цитатами из сентенций французских моралистов. Несомненно, что Вовнарг и другие моралисты составляли круг чтения Баратынского, рекомендуемого его матерью и дядей. В одном из писем он цитирует Плутарха, нравственные истории которого очевидно тоже читались им. Любопытно, что Вольтер, который впоследствии оказывает немалое влияние на творчество Баратынского, в этом же письме, вероятно, в угоду убеждениям матери, провозглашается еретиком, который всегда неправ по отношению к известным лицам. Очевидно именно в Подвойском Баратынский основательно знакомится с французскими классиками, которые уже в какой-то степени были ему известны со времени уроков Боргезе. Кличка «маркиза», данная Баратынскому его литературными друзьями в 20-х годах, вполне соответствовала культурному багажу, с которым он явился в Петербург из Подвойского. У нас нет никаких положительных данных о литературных занятиях Баратынского этого периода, кроме двух стихотворений: «Хор, петый в день именин дяденьки Богдана Андреевича Баратынского» (1817) и мадригал «Женщине пожилой, но все еще прекрасной» (1817–1818). Вероятно, стихотворения «К Алине», «Портрет В.», «Любовь и дружба» и «В альбом» (Т—му в альбом) тоже были написаны до приезда в Петербург.
Возможно, что тогда же были сделаны и прозаические переводы Баратынского из Шатобриана (Génie du Christianisme, «Сын Отечества», 1822, № 3) и из Кс. де Местра (Le Lépreux de la cité d’Aoste, «Библиотека для Чтения», 1822, кн. II). Сын поэта в своем предисловии к изданию сочинений 1869 г. указывает, что не счел нужным перепечатывать эти переводы как юношеские.
Жизнь в Подвойском далеко не была тягостной для Баратынского. Напротив, он пишет матери: «Мы здесь время проводим очень приятно, танцуем, поем, смеемся: все как бы дышит счастьем и радостью. Одна мысль омрачает для меня все эти удовольствия: мысль, что придется оставить все эти развлечения». Вполне принимает он решение семьи временно изолировать его. Так тетка Екатерина Андреевна Баратынская, «голова» дома, решительно противится его поездке в Москву в конце 1817 г., считая, что «нет никакой необходимости» ему «там появляться, чтобы» его «всем показывали».[35]
Однако полная успокоенность Баратынского наступила только в 1817 г. Петербургские потрясения сказались: осень и зиму 1817 г. он проболел нервной горячкой. В феврале он поехал к матери в Мару. А. Ф. Баратынская, женщина решительная и со связями, не теряла надежды выхлопотать сыну прощение. Судя по письмам, сам Баратынский был уверен, что в ближайшее время сменит штатское платье на офицерский мундир. Чтобы удобнее было хлопотать, Баратынская хочет перебраться в Москву зимой 1817 г. Она поручает сыну, возвращающемуся осенью в Подвойское, узнать все условия жизни в Москве. Мы не имеем сведений о ходе ее прошений; но совершенно несомненно, что зимой 1817 г. вопрос решается отрицательно.
Конец зимы Баратынский проводит в Тамбове. К пребыванию в Тамбове относится первая влюбленность Баратынского, если не считать очень смутных семейных преданий о Вареньке Кучиной, соседке по Смоленскому имению Баратынских, которая якобы долгое время была его единственной любовью и отношения с которой установились в Подвойском. Предание это едва ли не опровергается его тамбовским увлечением. Он пишет матери перед отъездом: «Мне кажется, что, покидая Мару, я распростился с дружбой, и, уезжая из Тамбова, я распростился с любовью. Не могу ли я, возвратившись сюда, оказаться снова среди гениев этих двух чувств?»
К отъезду из Тамбова Баратынский более или менее определился как человек. Определились черты его характера: расплывчатые, без достаточной цельности и без сильной воли. Мечтательная рассудочность сочеталась у него с внутренней тягой ко всему сильному, «романтическому». Его тянуло к людям волевым. Ему необходимы были опора и руководство. Такой опорой в детстве для него была мать; как только он выходит из-под ее опеки, он ищет такой опоры в друзьях и тоскует, пока не попадает в среду детей, более его инициативных. Характерно, что «благонравный» тихоня паж Баратынский оказывается в передовом отряде корпусных шалунов и головорезов. Корпусные потрясения пережил он в деревне: там, размышляя в тиши, пришел он к выводу о «бренности всего земного», суетности счастья и «несбыточности надежд». Эта философия, вполне книжная, все же была и мироощущением юноши, к восемнадцати годам уже умудренного жизненным опытом.
Из Тамбова Баратынский в январе выезжает в Москву, а затем в Петербург, с намерением поступить на военную службу рядовым.