Политическая физиономия Коншина определяется и его близостью с Рылеевым, его старым товарищем по службе. Он был вольнодумец. Вместе с Баратынским сочиняли они куплеты, затрагивающие власти и местное общество. Они были «сообщены публике здешней, с колкими насчет ее прибавлениями, и нас с Баратынским убегали все» – писал Коншин.[54]
Куплеты эти навлекали на Коншина неприятности, послужившие поводом к его отставке и отъезду из Финляндии. Это было осенью 1823 г. В Январе 1824 г. Коншин уехал.
С отъездом его Баратынский стал сильнее стремиться к «освобождению». Друзья за него усиленно хлопотали в Петербурге. Весной 1824 г. Д. Давыдов писал своему приятелю, генерал-губернатору Закревскому: «Сделай милость, постарайся за Баратынского, разжалованного в солдаты, он у тебя в корпусе. Гнет этот он несет около восьми лет или более, неужели не умилосердятся? Сделай милость, друг любезный, этот молодой человек с большим дарованием и, верно, будет полезен. Я приму старанье твое, а еще более успех в сем деле за собственное мне благодеяние» (6 марта 1824 г.).[55]
Между тем в мае 1824 г. Нейшлотский полк отправился на смотр, устраиваемый генерал-губернатором Закревским около Вильманстранда. Там Баратынский знакомится с адъютантами Закревского – А. А. Мухановым и Н. В. Путятой (ставшим впоследствии его ближайшим другом). В своей заметке о знакомстве с Баратынским Путята пишет: «Я проходил вдоль строя за генералом Закревским, у коего был адъютантом, когда мне указали на Баратынского. Он стоял в знаменных рядах. Здесь я с ним познакомился и разговаривал о его петербургских приятелях. После он заходил ко мне, но не застал меня дома». «Ему было тогда двадцать четыре года. Он был сухощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние».[56] Надо думать, Баратынский был аттестован Закревскому как человек не вполне благонадежный. Об этом можно судить по письму Д. Давыдова, написанному в июне 1824 г.: «Повторяю о Баратынском, повторяю опять просьбу взять его к себе. Если он на замечании, то верно по какой-нибудь клевете, впрочем, молодой человек с пылкостью, может врать, – это и я делал, но ручаюсь, что нет в России приверженнее меня к царю и отечеству: если бы я этого и не доказал, то поручатся за меня в том все те, кои меня знают, – таков и Баратынский. Пожалуйста, прими его к себе» (23 июня 1824 г.).[57]
Вероятно, к просьбам Давыдова присоединились ходатайства Путяты, так как в октябре 1824 г. последний уведомил Баратынского в Кюмени, что «Закревский позволяет ему приехать в Гельсингфорс и находиться при корпусном штабе». «Я приглашал его остановиться у меня» – пишет Путята. Баратынский приехал в Гельсингфорс в конце октября и прожил там до начала февраля 1825 г. Пребывание в Гельсингфорсе не только развлекло Баратынского и дало ему новые впечатления, но и концентрировало его внимание на стране, где он прожил несколько лет. Это отразилось на его творчестве: именно там была написана «Эда» (начатая еще в Кюмени).
Гельсингфорс был центром, где сосредоточивались лучшие силы Финляндии. Адъютанты Путята и Муханов бывали постоянно в семьях финских деятелей: Маннергейма и др. Муханов был влюблен и собирался жениться на Авроре, дочери Карла Шернваля, одного из самых ярых националистов, бывшего выборгского ландсгевдинга (ум. в 1815 г.). Оба адъютанта были тесно связаны с бароном Ребиндером, докладчиком по делам Финляндии, неуклонно двигавшим в Петербурге дело утверждения финляндской конституции.
Среди Финской интеллигенции боролись два течения – шведское и русское. Угнетенная русским царизмом Выборгская губерния была предметом постоянных споров и примером ненадежности русского покровительства. Не умолкли еще восторженные рассказы финнов об их героических битвах с русскими в 1808–1809 гг. С одной стороны, явное культурное превосходство финнов, побежденных многочисленностью русской армии, с другой – либеральная политика Александра I, стремившегося отразить шведское влияние путем утверждения и признания финской культуры, – делали настроение в штабе Закревского весьма доброжелательным по отношению к Финляндии и ее требованиям. Муханов даже вызвал возмущение Пушкина своим резким отзывом о характеристке Финляндии, сделанной m-me de Staël.[58]