Сам Закревский, тоже очень ценивший финнов за их «трудолюбие и благородство», был в качестве генерал-губернатора в очень сложном и двусмысленном положении. Посланный в Финляндию против воли, удаленный из Главного штаба[59] по желанию своего врага Аракчеева, он получил от Александра «секретные полномочия», заключавшиеся в том, чтобы покончить с огромным влиянием, которое приобретали финские деятели в вопросах управления Финляндией, с другой стороны, он должен был щадить национальные чувства и проводить осторожно-либеральную политику. С первых же шагов он встретил сопротивление и с огорчением писал своему другу гр. П. Д. Киселеву:[60] «После двух докладов по Финляндии я еще более убедился, что там полезен быть не могу, а государь никак не полагает, чтобы финны русских ненавидели, тогда как это заметно почти на каждом шагу». Трудность положения Закревского, рассматривавшего свое генерал-губернаторство как ссылку, была и в его отношении к политике Александра I и к его новому окружению.
Закревский был старый офицер, побывавший во многих боях, связанный узами теснейшей дружбы с А. Н. Ермоловым, гр. Н. С. Мордвиновым, П. Д. Киселевым и кн. А. И. Голицыным, о которых в весьма проницательном доносе[61] говорилось, что «хотя по следственной комиссии и не видно, чтобы в буйных и злобных замыслах преступников участвовали люди государственные и доверенностью облеченные», однако автор доноса уверен, что «сии аристархи» «были важными орудиями к направлению варварских замыслов». В частности о Закревском доносчик сообщает, что «езжал к нему довольно часто, заставая всегда, во многом числе, молодых офицеров», разговоры с которыми поражали доносчика: «Об осуждениях говорить не буду: они шли к лицу… в сопутствии самых даже… непотребнейших выражений… рекою».[62] Судя по письмам Закревского к своим друзьям,[63] главным предметом его ненависти был «змей» Аракчеев, пагубно, по его мнению, влиявший на царя и его политику. «Граф Аракчеев – вреднейший человек в России» – утверждал он еще в 1819 г. раздражение против «змея» было настолько велико, что, конечно, Закревский не скрывал этого и среди собиравшихся у него в Гельсингфорсе, тем более, что раздражение это было всеобщее.[64]
«Финские патриоты», Путята и Муханов (брат декабриста П. Муханова), были в то же время русскими либералами. Муханова Дельвиг характеризовал как человека «европейского клейма».[65] Взгляды Путяты выражены им самим в позднейшей статье «Обозрение жизни и царствования Александра I»,[66] где он прямо пишет: «реакционные меры последних годов царствования Александра: неограниченное влияние Аракчеева по всем делам внутреннего управления, возраставший произвол и злоупотребления и, наконец, несбывшиеся надежды, долго питаемые прежним либеральным направлением правительства, породили неудовольствие и ропот в России, лишили ее сочувствия европейского общества, приобретенного 1812–1815 годами, и поощряли составление у нас тайных обществ с целью достижения конституционных гарантий».
Баратынский, уже получивший достаточную закваску либерализма в Петербурге и в дружбе с Коншиным, если не принимал участия в застольных политических разговорах у Закревского и Путяты, то во всяком случае впитывал в себя новые идеи и настроения. Результатом были: еще в 1823 г. в Гельсингфорсе написанные эпиграмма на Аракчеева («Отчизне враг, слуга царя») и бунтарская по настроению «Буря». «Финский вопрос» несомненно повлиял на окончательный замысел «Эды» с ее эпилогом:
Характерно, что и эпиграмма и эпилог были написаны именно в Гельсингфорсе, под прямым непосредственным влиянием Путяты и антиаракчеевской атмосферы штаба Закревского. Как и в ранние годы, Баратынский оставался идеологически пассивным мечтателем, легко вбиравшим в себя окружающие настроения и мысли. Преддекабрьские настроения выразились в его стихотворении «Буря», по теме напоминающем детское письмо к матери о «бурях» морской службы. Детская романтика сменилась литературным романтизмом, втягивавшим его как поэта в сферу своих «действенных», «сильных» тем. И тут, как и раньше, в Баратынском боролись два начала – индивидуалистическое пассивно-мечтательное восприятие мира и жажда активной жизни и борьбы, на которую ему всю жизнь нехватало внутренних сил.
59
См. письма Закревского гр. Киселеву и П. М. Волконскому, 1823 г., в Сборнике Русского исторического общества, 1890, т. LXXIII.
60
См. письма Закревского гр. Киселеву и П. М. Волконскому, 1823 г., в Сборнике Русского исторического общества, 1890, т. LXXIII.
64
Впоследствии, как известно, Закревский совершенно изменил свое направление и прославился в качестве подавителя холерного бунта и весьма реакционного московского военного генерал-губернатора и министра внутренних дел (с 1828 по 1831 г.).