ьей звали; имя это
Не хорошо… но я — я назову*
Ее Парашей… Осень, зиму, лето
Они в деревне жили — и в Москву
Не ездили, затем что плохи годы,
Что с каждым годом падают доходы.
Да сверх того Параша — грех какой! —
Изволила смеяться над Москвой.
XV
Москва — Москва* — о матушка Москва!
Но я хвалить тебя не смею, право;
Я потерял бывалые права́…
Твои ж сыны превспыльчивого нрава,
И в них мои смиренные слова
Возбудят ревность — даже опасенья.
И потому к Параше молодой,
О матушка, прошу я снисхожденья…
А если, о читатель дорогой,
Навеянный приятностью рассказа,
Отрадный сон закрыл вам оба глаза, —
Проснитесь — и представьте себе день…
Прежаркий день… (Я посажу вас в тень.)
XVI*
Прежаркий день… но вовсе не такой.
Каких видал я на далеком юге…
Томительно-глубокой синевой
Всё небо пышет; как больной в недуге.
Земля горит и сохнет; под скалой
Сверкает море блеском нестерпимым —
И движется, и дышит, и молчит…
И все цвета под тем неумолимым
Могучим солнцем рдеют… дивный вид!
А вот — зарывшись весь в песок блестящий,
Рыбак лежит… и каждый проходящий
Любуется им с завистью — я сам
Им тоже любовался по часам.
XVII
У нас не то — хоть и у нас не рад
Бываешь жару… точно — жар глубокой…
Гроза вдали сбирается… трещат
Кузнечики неистово в высокой
Сухой траве; в тени снопов лежат
Жнецы; носы разинули вороны;
Грибами пахнет в роще; там и сям
Собаки лают; за водой студеной
Идет мужик с кувшином по кустам.
Тогда люблю ходить я в лес дубовый,
Сидеть в тени спокойной и суровой
Иль иногда под скромным шалашом
Беседовать с разумным мужичком.
XVIII
В такой-то день — Параша в темный грот
(О нем смотрите выше) шаг за шагом
Пришла; пред ней знакомый огород,
Знакомый пруд; а дальше за оврагом
Знакомый лес на холмике… Но вот
Что показалось ей немного странным:
В овраге под кустом сидел один
Охотник; резал хлеб ножом карманным,
Он по всему заметно — господин;
Помещик; он в перчатках — и красиво
Одет… Вот он поел, потом лениво
Собаку кликнул, шапку снял, зевнул,
Раздвинул куст, улегся — и заснул.
XIX
Заснул… Параша смотрит на него,
И смотрит, признаюсь, с большим вниманьем.
К ним ездили соседи… но его
Лицо ей незнакомо; описаньем
Теперь мы не займемся, оттого
Что уж и так с излишеством речист я…
Он спит, а ветер тихо шевелит
Его густые волосы, и листья
Над ним шушукают; он сладко спит…
Параша смотрит… он недурен, право.
О чем же вдруг так мило, так лукаво
Она смеется? Я б ответил — но
Мне женский смех постигнуть не дано.
XX
И час прошел… и предвечерний зной
Внезапно начал стынуть… уж и тени
Длиннее стали… Вот — охотник мой
Проснулся, стал лениво на колени,
Надел небрежно шапку, головой
Тряхнул — хотел подняться… и остался…
Он увидал Парашу — о друзья!
Глядел, глядел — с смущеньем засмеялся,
Вскочил, взглянул поспешно на себя,
Потом через овраг легко и смело
Перебежал… Параша побледнела,
Но до забора он дошел и стал,
И с вежливой улыбкой шапку снял.
XXI
Она стояла, вспыхнув вся… и глаз
Не подымая… Сильно и неровно
В ней билось сердце. «Умоляю вас, —
Так начал он, и очень хладнокровно, —
Скажите мне, теперь который час?»
Сперва она немножко помолчала
И отвечала: «Пятый» — а потом
Взглянула на него; но он, нимало
Не изменясь, спросил: «Чей это дом?»
Потом весьма любезно извинился
Бог знает в чем и снова поклонился,
Но не ушел… сказал, что он сосед
И что с ее отцом покойный дед
XXII
Его был очень дружен… что он рад
Такой нежданной встрече; понемногу
И двадцать раз сказавши «виноват!»
(У нас заборы плохи, слава богу),
Через забор он перебрался в сад.
Его лицо так мило улыбалось
И карий глаз так ласково сиял,
Что ей смешным и странным показалось
Дичиться… Он ей что-то рассказал,
Над чем она сперва довольно звонко,
Потом потише засмеялась… с тонкой
Усмешкой посмотрел он ей в глаза —
Потом ушел, пробормотав: «Comm’ça!»[4]
XXIII
И вслед она ему смотрела… Он
Через плечо внезапно оглянулся,
Пожал плечьми — и, словно приучен
К победам, равнодушно улыбнулся.
И ей досадно стало… Громкий звон
Раздался в доме… Чай готов… Небрежно
Она, вернувшись, рассказала всё
Отцу… Он засмеялся безмятежно,
Заговорил про старое житье,
Про деда… Но уездный заседатель.
Вдовец, Парашин древний обожатель,
Разгневался и покраснел, как рак,
И объявил, что их сосед — чудак.
XXIV
А я б его не назвал чудаком…
Но мы об нем поговорить успеем;
Параша села молча под окном
И, подпершись рукой — мы лгать не смеем,
Всё думала да думала о нем.
Алеет небо… над травой усталой
Поднялся пар… недвижны стали вдруг
Верхушки лип; свежеет воздух вялый,
Темнеет лес, и оживает луг.
Вечерний ветер веет так прохладно,
И ласточки летают так отрадно…
На церкви крест зарделся, а река
Так пышно отражает облака…
XXV
Люблю сидеть я под окном моим
(А в комнате шумят, смеются дети),
Когда над лесом темно-голубым
Так ярко пышет небосклон… о, в эти
Часы я тих и добр — люблю, любим…
Но кто поймет, кто скажет, чем так чудно
Томилось сердце барышни моей…
Состарившись — и тяжело и трудно
Припоминать блаженство прежних дней —
Тех дней, когда без всякого усилья
Любовь, как птица, расширяет крылья…
И на душе так страстно, так светло…
Но это всё прошло, давно прошло.
XXVI
Да, вы прошли и не вернетесь вновь,
Часы молитв таинственных и страстных,
Беспечная, свободная любовь,
Порывы дум, младенчески прекрасных…
Всё, всё прошло… горит упорно кровь
Глухим огнем… а, помнится, бывало,
Верхом я еду вечером; гляжу
На облака, а ветр, как опахало,
В лицо мне тихо веет — я дышу
Так медленно — и, благодати полный,
Я еду, еду, бледный и безмолвный…
Но, впрочем, кто ребенком не бывал
И не забыл всего, что обожал?
XXVII
Он обещал прийти — твердит она…
И хочет и не может оторваться;
Но неужель Параша влюблена?
Не думаю — но не могу ручаться…
А вот и ночь: и вкралась тишина,
Как поцелуй томительно протяжный,
Во всё земное… «Спать пора, сосед!» —
Сказал отец, а мать с улыбкой важной
Его зовет на завтрашний обед.
Параша в сад таинственный и темный
Пошла — и понемногу грусти томной
Вся предалась… Но он-то, что же он?
Я вам скажу — он вовсе не влюблен.
XXVIII
Хотите ль знать, что он за человек?
Извольте: он богат, служил в военной;
Чужим умом питался весь свой век,
Но ловок был и вкрадчив. Изнуренный,
Скучающий, направил он свой бег
В чужие страны; с грустною улыбкой
Везде бродил, надменный и немой;
Но ум его насмешливый и гибкой
Из-за границы вынес целый рой
Бесплодных слов и множество сомнений,
Плоды лукавых, робких наблюдений…
Он надо всем смеялся; но устал —
И над собой смеяться перестал.
XXIX
Мы за границу ездим, о друзья!
Как казаки в поход… Нам всё не в диво;
Спешим, чужих презрительно браня,
Их сведений набраться торопливо…
И вот твердим, без страсти, без огня,
Что и до нас дошло, но что, быть может,
Среди борений грозных рождено,
Что там людей мучительно встревожит,
Что там погубит сердце не одно…
Не перейдя через огонь страданья,
Мы не узнаем радостей познанья —
И, наконец, с бессмысленной тоской
Пойдем и мы дорогой столбовой.
XXX
Но к делу. Он, как я вам доложил,
В отставке был. Пока он был на службе,
Он выезжал, гулял, плясал, шалил,
Приятелей обыгрывал — по дружбе —
И был, как говорится, очень мил.
Он был любезен, влюбчив, но спокоен
И горделив… а потому любим;
И многих женщин был он недостоин,
Обманутых и позабытых им.
Он весел был, но весел безотрадно;
Над чудаком смеялся беспощадно,
Но в обществе не славился умом
И не был «замечательным лицом».
XXXI
А между тем его любили… Он
Пленял людей беспечностью свободной
И был хорош собой — и одарен
Душой самолюбивой и холодной.
Он, я сказал, не очень был умен,
Но всем ему дарованным от бога
Владел вполне… и презирал людей
А потому имел довольно много
«Испытанных и преданных» друзей.
Он с ними вместе над толпой смеялся
(И от толпы с презреньем отчуждался)*.
И думали все эти господа,
Что, кроме их, всё вздор и суета.
XXXII
Он всё бранил от скуки — так!..
Не предаваясь злобе слишком детской.
Скажу вам, в бесы метил мой остряк;
Но русский бес не то, что чёрт немецкой.
Немецкой чёрт, задумчивый чудак,
Смешон и страшен; наш же бес, природный,
Российский бес — и толст и простоват*,
Наружности отменно благородной
И уж куда какой аристократ!
Не удивляйтесь: мой приятель тоже
Был очень дружен не с одним вельможей
И падал в прах с сме