Кровь хлынула к Васькиному лицу и подкатила к самым вискам, когда Васька разобрал первые строки:
«В смерти моей прошу никого не винить».
Дальше он уже с трудом, сбитый неожиданностью и испугом, прочитал: «Разве можно жить среди вас – слепые, жестокие, маленькие людишки.
Жизнь это беспощадная кошмарная мельница, которая все яркое, свежее и сочное мельчит, перемалывает, распиливает в горький едкий порошок будней и пошлости… И этим порошком вы напихиваете ваши пустые, отвислые души, во всем подобные желудкам… Вы – животы сплошные и если есть в вас живые соки, то только лишь желудочные.
Ну вас!
Прощайте с Богом.
Сергей Васильевич ПРОТОКОВ».
Васька чувствовал что-то смутно инстинктом в этих последующих словах посмертной записки фраера, но перечитывать и разбираться в них не стал.
Перед ним ясно восстало бледное лицо фраера, его странные, лихорадочные движения, быстрая, бегущая походка, сутулые плечи и даже мягкая широкополая фетровая шляпа.
Васька почувствовал прилив самых искренних добрых чувств к только что обворованному человеку…
– «Вот те и канитель… Засыпался почище Сереги-Косого. Тот в часть угодил, а я самого себя растревожил здря. Вот неладь какая приключилася! И не придумаешь ничего. И крыть-то нечем. Эээх Васька, Васька – в переплет какой сбился…»
И Штепсель нарасхват впопыхах выхватывал из головы всякую невероять, самые неожиданные предположения, замыслы…
Только когда снова взглянул на письмо заметил и слева на листе напечатанное:
Сергей Васильевич ПРОТОКОВ.
Журналист. Гатчинская, д. 37/39, кв. 7.
Он ясно наконец понял, что ему следует предпринять.
– «Не допущу до смерти убийства: не возьму греха на душу».
Васька Штепсель всегда был против убийства, «брезгал, пренебрегал им», как сам заявлял, когда его зазывали на какое-нибудь «дело с топориком» или другими «аргументами».
Не мог уже сидеть в чайной. Быстро выскочил на улицу и почти бегом пустился на Гатчинскую.
По дороге он чувствовал себя спасителем, ему вдруг припоминалось что-то похожее из того, что видывал как-то в кинематографе «Ампир»…
Сердце билось особым трепетом. Мысли быстро переплетались и казалось готовы были захлестнуть мозг…
– «А вдруг он уже… – „капут“…»
И Васька нагонял шагу.
Особенно представлял Васька весь ужас своей жертвы, так как сам еще совсем недавно выводил точь-в-точь такое же, что было в начале фраерова письма: «в смерти моей прошу никого не винить»… Это было тогда когда его новая Катька передалась жигану – страшному Власу Головастику и вовсе отстранила Штепселя, даже высмеивала его на глазах бесстыжего жигана.
Но дурь эта быстро выветрилась из Васькиной головы, особенно после того, как ему удалось в одном кокаинном деле «взять на хомут» жигана, так, что он вовсе и не знал об этом…
Васька взобрался на третий этаж, нажал кнопку звонка и его вдруг обожгла самая жгучая боязнь:
«А что если этот засыпает»…
И еще больше стушевался, когда к нему вышла мрачная, видимо чем-то раздраженная барынька и спросила неприветливо:
– Что надо?
Васька напряг все силы, чтобы быть аккуратным в обращении:
– «Простите за выраженье…» путался он: «Извините за нескромный вопрос… Я, могу собственно говоря, так сказать Сергея Васильевича повидать… Одним словом»…
Барынька резко перебила:
– «Он должно быть не примет никого… Прошел к себе, не сказав никому ни слова. Может быть заболел даже. Так что Вы лучше оставьте его в покое».
Но Васька вдруг осмелел:
– «Мне надо его непременно, а не то скверно может приключиться… Да.»
Барынька нерешительно покосилась на него; но все же молча повернулась и пошла к одной из дверей.
Васька раньше барыньки очутился комнате Сергея Васильевича и успел профессионально подметить, как фраер сунул что-то блестящее в стол.
– «Вы…!» – изумленно вскрикнул Сергей Васильевич при виде Штепселя и вдруг громко и нервно расхохотался.
– «Уйди Надя», – сказал он, когда прекратился приступ кашля, вызванный смехом.
Барынька вышла.
Васька недоумевал. Только тут он почувствовал, что вовсе не подготовлен к этой встрече.
– «Что скажу я ему»…
– «Ну сядьте, – будьте гостем», – с некоторой улыбкой заговорил фраер, четко вглядываясь в Васькины глаза.
Васька с краюшка примостился как-то на диване, неловко вынул бумажник и подал его Сергею Васильевичу. Казалось вся его воровская проворность рассыпалась куда-то.
– «Вот Вы уронили… Там и письмо… Конверта ей-Богу не читал», – путал Васька. «Нечаянно знаете… Где остановка Вы выронили…»