Есть в стихах какой-то пятый элемент, который кроется за произведением. Он не может быть воспринят, так как для этого нужно было бы переродить нашу психологию.
Закон наркоза, разбивающего концентрацию мысли, проходит через всю книгу.
Касаясь субъективной оценки, С. Третьяков отмечает лишь два ярких образа, оценивает невысоко ритм, делая нелестное сравнение с газетной прозой.
Следующее характерное мнение – восторженного преклонения перед течением в поэзии, знаменуемым стихами В. Марта, – обрисовано было Троицким.
Он отвергает объективные оценки в поэзии и считает Марта великим, так как он ушел дальше, чем все.
«Март не смотрит на стоящего рядом, а углубляется в бездны своей души.
В его стихах нет мысли или темы, он весь в словах. Они говорят многое. Это творчество только для избранных».
А. Богданов, со всей тяжестью классической школы в поэзии, обрушивается на «Фаина» и дает третье критическое освещение этого произведения.
Подтверждая объективную оценку в искусстве, он приводит слова Толстого, который говорит, что самое правдивое определение таланта происходит в момент передачи автором своих переживаний слушателю или читателю. «Фаин» не оставляет после себя следа. Автор ушел из области действительности в область кошмара.
Эти три мнения легли в основу дальнейших прений. Выступления были многочисленны. Публика вообще держалась несколько выжидательно, предпочитая слушать. Но слушали внимательно.
Вторично выступая, Третьяков отметил удачливые, звучные «слова» Марта, добросовестно иллюстрировал выборками свою похвалу.
Поэту Марту было предложено самому высказаться – что основного в его стихах, на что последовала горделивая реплика:
– Мои стихи каждый понимает так, как он хочет.
Причем на стихотворение «Камень, женщина и дохлая кошка» автор указал как на отражающее наиболее его душевный уклад.
В резюме при закрытии вечера председатель отметил, что в прениях молодые поэты были несколько отодвинуты на второй план спорами «о старом и новом»
[Б. п.]. Вечер критики // Эхо. 1919. 1919. № 25, 30 марта. С. 5; цит по: Крусанов 2003.
В том же номере газеты с большой рецензией выступил Б. Шуйский (Б. П. Лопатин):
«Дав название сборнику своих стихотворений «Фаин», что означает по-китайски «творчество» (экстаз или транс), поэт как бы подсказывает критику исходный пункт для рассуждений об его стихах.
Как истый индивидуалист, Март не идет к читателю и не зовет читателя к себе. Он разрешает лишь к себе приблизиться тем, кто «в этих буквах видеть жаждет». Но и приближающихся Март готов упрекнуть в недостаточной осторожности: «вы в сердце прогулялись, высматривая… нестронутую боль. И вы изящно там распахивали боль послушной тростью».
Подойти к Марту и не тронуть «боль» его – нельзя. Он пишет болью, но только болью не сердца, а мозга. Тросточка, конечно, неподходящий инструмент для анализа, но нет нужды «распахивать» эту боль. Она сочится из каждой пары строчек сама, не утруждая читателя-критика прибегать к хирургическим инструментам.
Мысли-боли возвышают Марта и непонявшему поэта, откинувшему книгу, он горделиво говорит:
Мы не откинули книгу, а внимательно прочли до конца.
Мы следили, как мысль Марта поднимается «с бездн мозга до звуков слов туманных».
Мы следили за тем «чрезвычайным» «всем»’, на что намекают его слова, за той «тревогой мозга», которая заставляет его творить «без скобок суеты».
Но дальше тревоги, очень осязаемого мученичества «уязвленного творить», мы не можем проследить Марта.
Его нет, нет в этой книге, названной «творчеством». Чувствуется, как Март вырастает под бичом мятущегося к познанию мозга и, вырастая, чувствует себя все более и более маленьким. И совсем как робкий, не туда попавший, стонет поэт:
Стонет:
Так говоря, Март искренен, не лжет чернильнице («как я ей лгать могу…») Но маленький Март, стонущий Март, чья мысль-ненастница «как муха в паутине сонливо утомилась», ясно видит, больно видит суету того, что не-Март и отмахивается, всем своим талантом отгораживается от «Титана-океана-титана суеты!».
Суета – это Кьян. Не знаю, что видел сам поэт в Кьяне, но читателю резко художественный образ Кьяна, который пудрится украдкой, опрятно прочитавшего логику, у которого воротничок, манжеты – все крахмальное, мартовский Кьян кажется воплощением суеты, раздражающей поэта, точащей из него яд многих сильных слов. И то обстоятельство, что Кьян в кармане носит гран кокаина, что порою его равновесие душевное нарушается (На извозчике), что Кьян-инструктор гениальности Марта, не изменяет к нему отношения. Если угодно (не будет это для Марта неожиданным?) Кьяновое воплощение в литературе, идея суетного ничтожества с малым позывом к возвышению, к самобичеванию.