Когда Томас вернулся к фургончику, солнце уже садилось. Весь день он провел на гребне и не желал больше задерживаться. Завтра в дорогу, оставаться смысла нет. Может, тут и таятся ценные находки, да только одному человеку отыскать их не под силу.
Под ложечкой сосало: во рту у него маковой росинки не было с самого завтрака. Угли совсем прогорели, костер пришлось разводить заново, и поужинать удалось лишь во время ранних осенних сумерек. Несмотря на усталость после дневных блужданий, спать не хотелось, и Томас продолжал сидеть без движения, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Восточный горизонт озарился светом восходящей луны, а среди возвышающихся над речной долиной холмов перекликались две совы.
Потом он решил все-таки встать и сходить в фургончик за бутылкой — там еще оставалось немного виски, самое время докончить. Завтра можно купить другую, если захочется. В фургончике он зажег и поставил на стол керосиновую лампу и в ее свете увидел зобный камень, лежавший на том самом месте, где был оставлен вчера ночью. Взяв камень, Томас повертел его, отыскивая едва заметные письмена, и поднес поближе к глазам в смутной надежде, что вчера принял мелкий дефект за след резца. Но письмена были на прежнем месте. Породить подобные знаки не в состоянии никакая игра природы. «Интересно, — подумал Томас, — может хоть кто-нибудь на свете расшифровать эту надпись?» И тут же ответил себе: «Вряд ли». Ведь письмена эти — что бы они ни означали — вырезаны за миллионы лет до того, как на земле появилось хоть отдаленное подобие человека. Сунув камень в карман пиджака, он захватил бутылку и вернулся к костру.
И ощутил тревогу, тяжелым облаком повисшую в ночи. Странно, ведь уходя в фургончик, он ничего не заметил, но за время короткого его отсутствия что-то переменилось. Внимательно осмотрев окрестности, Томас уловил за пределами круга света какое-то движение, но успокоился, решив, что это всего лишь раскачиваемые ветром деревья. Да, перемена действительно произошла: с севера задул сильный штормовой ветер. Листья осокоря, возле которого приткнулся фургончик, залепетали мрачную песнь бури. С вершины гребня послышалось громыхание ветряка — и еще какой-то звук. Вой — вот что это было. Колодец запел. Вой доносился лишь временами, но, по мере того как Томас вслушивался в его переливы, звук становился все более громким, насыщенным и ровным, без перебоев и пульсаций, словно гудение органной трубы.
И теперь за границами светлого круга действительно кто-то двигался — слышен был тяжелый топот и глухие отзвуки, будто во тьме бродили неуклюжие гиганты. Отнести это движение на счет воображения или раскачивающихся деревьев стало уже невозможно. Подскочив с кресла, Томас оцепенел, озаряемый сполохами костра. Бутылка выпала из рук, но он, ощутив всплеск паники, не стал наклоняться. Несмотря на все его самообладание, нервы и мускулы предельно напряглись, охваченные древним атавистическим страхом перед неведомым, перед топотом во тьме, перед жутким воем колодца. Пытаясь собрать волю в кулак, он злобно закричал — не на тени, а на себя самого, остатками логики и рассудка всколыхнув неописуемую ярость на терзающий его сверхъестественный ужас. Затем ужас смыл плотину логики и рассудка, Томаса охватила не поддающаяся обузданию паника, он вслепую рванулся к фургончику, запрыгнул в кабину и трясущейся рукой нащупал ключ зажигания.
Мотор завелся с пол оборота, и в свете фар Томас увидел нечто вроде нелепо тыкающихся друг в друга горбатых силуэтов, хотя и на этот раз они могли оказаться лишь видением. Если они и существовали на самом деле, то лишь в виде теней, более плотных, чем остальные.