— Да, — сказал он, обирая лед с бороды и усов. — У нас усы да бороды леденеют, а в Храповке поглубже заходит. У меня там — малявочка, грешен. Что поделаешь, если из живого мяса сшит. Она и шепнула мне насчет налета.
Всю ночь в Брехаловке хлопала дверь — приходили сторожа, уходили новые, всю ночь никто не спал, говорили об удлинении рабочего дня, о кандидатах в будущий рабочком, о том, что пора прихлопнуть Храповку. Шура поила всех чаем, угощала поджаренным хлебом и, когда разговоры становились слишком шумными, налетала на крикунов:
— Тише, прохлопаем шпалы!
Храповцы явились перед утром. Началась перебранка через выемку. Со стороны храповцев крикнули:
— Вы скоро перестанете наступать нам на глотку?
— Пока не перервем, — ответил Гробов.
— Нашей водкой пользуетесь, наших баб мнете. Больше к нам… ау, запрет!
— Без нас ваши бабы взвоют. Чем напугать задумали.
— Грохотов, твоя бабенка здесь? Знай, мы ей покажем кузькину мать, завернем подол и сунем голую в сугроб.
— Посмотрим, кто кого и куда сунет! — откликнулся Грохотов.
Шура переехала в городок и с двумя девушками из столовой заняла Зоину юрточку: оттуда было удобней, чем из Брехаловки, вести работу. Комиссия по подготовке перевыборов делала не только свою прямую работу, но и целиком заменяла отсутствующий рабочком. Председателем ее был человек мало знакомый с разъездом, и Шура поневоле оказалась не пристяжной, а коренником.
Борьба с лентяями и прогульщиками, расследование конфликтов, работа среди женщин, попытки организовать кое-какую культурную жизнь, предвыборные собрания, производственные совещания, пересмотр зарплаты, секретарство везде и всюду, работа в штабе ударников, как ступени вертящегося колеса, не позволяли ей ни отдохнуть, ни выспаться вволю. Ряд побочных забот — Леднев, Адеев, храповцы — тяжелым привеском дополнял груз, который несла женщина.
Храповцы замерзали в своих землянушках и каждую ночь всё с большей смелостью пытались разворовать узкоколейку. Адеев что-то замышлял и все время околачивался по баракам. Леднев не хотел работать тем темпом, какого требовало положение.
Тысяча шпал из-под узкоколейки на пятьдесят отапливаемых точек, среди которых кухня и кипятильник, — сущий пустяк, их скоро сожгли, а обещанные печки не прибывали, и хозяином на разъезде снова сделался мороз.
Шура снова явилась к Ледневу. Он играл в шахматы с кассиром.
— Опять совещание? — спросил инженер, поглядев на запыхавшуюся женщину одним глазом. — С меня на сегодня достаточно: я выдержал два совещания и проглотил с тонну махорочного дыму.
Как бы невзначай Шура перепутала фигуры на шахматной доске. Леднев рывком выпрямил спину. Шура отвернулась и начала рассматривать вышивки на кошме.
— Я помню, я сию минуту расставлю, — залепетал смущенный таким неуважением к начальнику кассир. — А может быть, потом доиграем? — спохватился он. — Я приду попоздней.
— Потом, — ответила Шура вместо Леднева, и кассир ушел.
— Вы что-то должны сделать! — начала она.
— Кто вы такая? Кто вам дал право поступать так? — Леднев высокомерно поднял голову, на которой, так Шуре показалось, зашевелилась и зашуршала щетина волос.
— Жизнь, — коротко бросила Шура.
— Что — жизнь? — переспросил Леднев.
— Жизнь дала мне это право.
— Ваша фамильярность перешла все границы. Оставьте мою юрту!
Шуре опять показалось, что его волосы задвигались, как иглы ежа.
— Я не могу уйти, я устала. — Она усмехнулась одной верхней губой, обсыпанной подтаявшими снежинками, и поудобней села на скатанную кошму. — Вы напрасно думаете, что я действую от себя и по какому-то праву любви. Вас я даже и немножко не люблю. Не ждите, адеевская история не повторится. Мы не возьмем ваших полномочий, мы их будем возвращать вам до тех пор…
— Можете не договаривать. — Леднев вставил в ухо мизинец и завертел им. — Что вам нужно? Дрова? Я сжег последнюю корзину, чтобы обогреть вас.
— Разберите землянушки храповцев! Сколько там срубов, полов, потолков, дверей, — и все украдено у нас!
— Не пойман — не вор. Вы забываете, что водку и любовь большинство наших рабочих получает там. Храповка неизбывна, это — тень нашего времени.
— Тогда, значит, да здравствует?!
— Может, и не здравствует, но… легче волосы всем выщипать.
— До свиданья! — Шура протянула руку. — Мне все больше хочется наказать вас, вплоть до хорошей высидки в тюрьме.
— Знаю, вижу. — Леднев задержал руку Шуры. — Если бы… целый ряд всяческих «если бы»… Видите, как обидно некстати влюбляюсь я?!
— Скучно, не повторяйтесь! — Она высвободила руку.
— Не хотите посидеть, идете, моя прекрасная жрица?
— Как, что? — Шура полуобернулась.
Леднев смеялся.
— Я тут как-то думал о вас и убедился, что вы жрица, великолепная в своем идолопоклонстве жрица. Я завидую вашему богу. Он-то и вклинился между нами.
— При чем тут какой-то бог!
— Не какой-то, а очень определенный.
— Именно?
— Ваше увлечение строительством, вообще не женскими делами.
— Приходится, если мужики кругом вроде вас — бездельники.
— И все-таки…
Но Шура не стала дослушивать, отмахнулась, точно слова Леднева были надоедливыми слепнями, и, сильно откинувшись назад, пошла тихонько, осторожно к Брехаловке. Она снова была беременна.
Поблизости щелкнул выстрел. Шура сдвинула на затылок треух и начала оглядывать вечернюю нахлобученную морозным туманом степь. Заметила в снегах темное, приближающееся к ней пятно. Прянула с тропинки и увязла в сугробе. Пятно зашевелилось энергичней и быстро подходило к Шуре. Она, надернув треух, сунулась головой в снег.
Скрипели шаги, слышалось шумное дыхание, а Шура ничего не делала для своей защиты: страх был настолько велик, что подавил не только последние крохи самообладания, но и инстинкт самозащиты. Когда шаги заскрипели совсем близко, Шура, точно подтолкнутая кем-то, выскочила на тропинку прямо на руки подошедшему Адееву.
— А, отделалась, — прогудел он с хохотком. — Ну, пойдем! Твой дома?
— Я за его хвост не держусь.
— За другой схватилась! Сейчас где сидела? Хорошего компаньона выбрала! Я это поставлю тебе в счет.
— Ты можешь и еще кое-что поставить: переписала весь твой замечательный архив и увезла на участок. — Она говорила резко, зло, недавний страх сменился дерзостью. — А ты, дурак, принял меня, да еще в рабочком, сам себе раскинул сеть и сам же в нее закатался. А я тебя, лежачего, цоп — и к ответу!
— Постой! — Адеев схватил Шуру за руку. — Ты и затеяла всю бучу?
— Не хватай! — Шура погрозила кулаком. — Я. Не думал? Где тебе, дураку! Вместо того чтобы запирать меня в рабочкоме, ты бы лучше поухаживал. Я тебя постараюсь запереть шофером на ледневскую машину. Мы будем у тебя за спиной… А ты слюньки пускай!
— Этот номер не пройдет! Да ты брешешь, баба! Леднева ты не выгораживай. Может, и ты подкусывала, только главный пес — он.
— А повозить тебе нас придется! — Шура молодцевато сдвинула треух на затылок и засмеялась в хмурое лицо Адеева: — При-дет-ся! И в тюрьме посидеть придется!
— За что? — удивился он.
— За выстрел в меня.
— Это не я стрелял, это храповцы. Это было с другой стороны.
— Я предупреждаю… — начал Адеев в Брехаловке прежним тоном всемогущего владыки. — На разъезде останется старый рабочком, высшие органы восстановят его, а все бузотеры и ледневские прихвостни полетят к черту. Мне жалко машинистов. Они — ребята сходственные, им простится, если они перестанут покрывать того контрреволюционера.
— С чего ты вдруг полюбил машинистов? — спросила Шура.
— Жена, погоди! — остановил ее Грохотов. — Дай человеку высказаться.
— Ты сам знаешь, за поддержку чуждых элементов по головке не гладят, — продолжал Адеев.
— Поэтому-то мы тебя и вытряхнули. Может, ты и не чуждый, зато вредный. — Грохотов уткнулся в газету. — А с Ледневым мы и без тебя управимся.
— Это я вижу, давно вижу. — Адеев щелкнул пальцами, кивнул на Шуру. — Он не дурак отказываться от таких кусочков, — и выбежал из Брехаловки, оставив дверь распахнутой настежь.