Завхоз топал ногами и хрипел:
— Ну и скотинка! За каким дьяволом только уродились? Я бы, я бы, будь в моей воле, перерезал всех окаянных животюг. — Он был в состоянии полной развинченности: экскаваторы требовали дрова, Елкин нажимал на него, верблюды не желали считаться ни с чем, и тут же ухали повара, истопники, домохозяйки:
— Куда повезли? Вредительство! Сплавите, зимой чем будем топиться? — Они предугадывали, что зима будет бездровной.
Городок надрывался криком, гамом, точно спешно уносил свои животы от наступающего врага.
Козинов из своей юрты, где просматривал списки и дела шоферов, чутко вслушивался в гам на площади, пытаясь разгадать, куда идет недовольство, кверху или на убыль. Он давно знал, что некоторые рабочие готовы предъявить непосильные для участка требования, ждут только подходящего случая, и боялся, что шум из-за дров может разрастись в угрозу строительству. Шум усиливался, от склада вдруг покатился через площадь к строящимся баракам. «Началось», — подумал Козинов и, выскочив из юрты, пустился за толпой. Две работницы с охапками щепы стояли в кругу плотничьей артели. Плотник Бурдин, размахивая топором, кричал подбегающим людям:
— Не подходи, зарублю! Тронь только — засеку!
Подбегающие озирались, плохо понимая, в чем дело.
Козинов, сильно нагнувшись, нырнул в толпу, выхватил у Бурдина топор и крикнул:
— Товарищи, тише, успокойтесь! Что случилось, товарищи?
В наступившей тишине работницы наперебой принялись рассказывать:
— Мы пришли за щепками, а этот ахид… На тебе, подавись! — Одна из работниц бросила щепой в Бурдина. — Мы тоже рабочие, нам тоже варить надо.
— Останутся, тогда и бери, — проворчал Бурдин. — Плотнику щепа полагается в первую очередь.
— С каких это пор? С каких статей? — раздались удивленно-возмущенные голоса.
— Всегда было: плотник — хозяин щепе, — провозгласил Бурдин.
— Товарищи, разойдитесь! Брали щепу и теперь берите! — распорядился Козинов.
— А ты кто такой, хозяин? Начальник? Мне твое слово — тьфу, ты мне главного подай! — приступил Бурдин к Козинову.
— И будет, будет, вон идет!
От юрты парткома торопливо шел Фомин. Увидев его, Бурдин выбежал из круга ему навстречу, схватил за плечи, тряхнул и крикнул:
— Ты — главный партейный, скажи, хозяин плотник щепе аль не хозяин?
Фомин с натугой отцепил от своих плеч руки Бурдина и, повернувшись к нему спиной, лицом к толпе, проговорил негромко, но отчетливо, сохраняя запас голосовой силы:
— Тогда он со своей плотницкой братией все наши дома и бараки пустит на щепу.
Хохот колыхнул толпу. Остуженные им плотники попятились к строящемуся бараку.
— Робята, вали на стену, вали, вали! — крикнул Козинов. — И ты, Бурдин. Щепы всем хватит.
— Ладно. — Бурдин сердито сплюнул. — Не влетели бы вам щепочки в денежку!
В юрту Елкина неловко вошел Гусев. Инженера удивил его вид: пьяная походка, красноватые глаза и вздрагивающие руки.
— Ничего не вышло? — встревоженно спросил он. — Компрессоры не желают пить керосин и ты по этому случаю выпил водочки?
Бригадир облокотился на стол и, взглянув на инженера мутным взглядом, попросил:
— А не найдется ли у вас стаканчика?.. Я к вам на два дня, помните?
— Помню, помню. Так, значит, победа?
— Полнейшая! Можно у вас выспаться? В своей палатке мне не дадут.
Елкин кивнул на пустующий запасной топчан. Экс-комбриг лег не раздеваясь и тотчас захрапел.
— Дорогой мой, подождите секунду, а как же с другими компрессорами? Кто будет переделывать их? — взволновался Елкин и подергал бригадира за рукав. — Сколько вы проспите, три дня? Что же, разъезды, дистанции будут стоять?
Бригадир оттолкнул руку инженера.
Но Елкин был настойчив:
— Группа Джунгарских разъездов сегодня доработает весь бензин.
Бригадир нехотя повернулся и, не открывая глаз, сознавая только наполовину, проворчал:
— Пошлите всех к черту, к Вебергу, дайте выспаться!
Он двое суток провел без сна около компрессоров и вымотал себя до полнейшего изнеможения. В последние часы работы ему казалось, что земля колеблется под ним и весь мир вертится волчком.
Этот случай породил на Турксибе несколько новых крылатых речений: про нуждающихся: «Живут на одном саксауле», про тех, кого надо ограничить: «Пересадить их (или его) на саксаул», про ловкачей: «Этих (или этого) на саксауле не проведешь».
Кончился еще один тревожно хлопотливый и удручающе знойный день. Солнце закатилось, заря погасла, небо стало густо-зеленым, точно громадный лист лопуха.
Козинов стоял на берегу реки и глубоко вдыхал поднимающийся над ней прохладный вечерний туман, освежающий, как лимонад со льдом. Ему все думалось, что щепа обернется в денежку, как сказал Бурдин. Уловил вздохи песка. «Не водку ли привезли», — и напряг внимание. В тумане неясными, колеблющимися пятнами обозначился караван. Козинов на спинах верблюдов распознал нескладный, костристый груз, прошел к Елкину и сказал, что везут саксаул.
Елкин тотчас протелефонировал завхозу:
— Сделать экскаваторам месячный запас, остальное раздать по кухням. — Затем, похлопывая Козинова по плечу, порадовался: — Сразу две удачи — наш чудесный экс-комбриг сделал большое изобретение, и тут же топливо. Живем! С такими молодцами я готов строить дороги на оба полюса.
Орали верблюды. Елкин и Козинов вышли на этот ор. Только что пришедший караван в несколько десятков горбов, высоко нагруженных саксаулом, стоял у реки и орал так, будто хотел разбудить всю степь от Китая до Волги и от Иртыша до Самарканда.
Вожак, великан в густых темно-бурых галифе, по-верблюжьему красавец, именно такой, каких называют королями, гневно требовал чего-то, плевался и вращал блестяще черными злыми глазами.
Главный караванщик, старый казах в широченном ватном халате и большекрылом малахае, сидел дремотно на саксауле и спокойно слушал рев.
— Чего им надо, чем недовольны? — крикнул Козинов через реку.
— Дальше гулять не хочет, — ответил казах. — Говорит: снимай саксаул.
— А кто будет перетаскивать через реку? Гони их!
— Мало-мал ждать надо. Он умный, пойдет сам.
— Нечего ждать, гони! Достаточно долго ждали вас.
Но караванщик и не подумал гнать, а поудобней устроился на скрюченном саксауле и рукой прикрыл глаза.
Бродом через речку к Елкину перешел человек в сером плаще и в белой шерстяной шляпе, какие носят туристы. На загорелом лицо его лохмотьями шелушилась кожа, от чего лицо было пестрым.
— Здравствуйте!.. Не узнаете?! — спросил он, сняв шляпу.
— Где-то встречались…
— Ваганов, уполномоченный по заготовке саксаула.
— Ай-яй, как вас отделало солнышко!
— Доброе солнышко… — Ваганов грустно улыбнулся. — Где у вас можно соснуть. Я шесть дней болтался маятником на этих дьявольских животюгах, — он кивнул на верблюдов, — и теперь знаю, что земля вертится. В животе у меня сплошной заворот.
Елкин увел Ваганова в свою юрту перебыть время, пока Козинов ищет для него пристанище. Ваганов пил чай и рассуждал:
— Я вижу, вас нервирует рев верблюдов. Меня тоже изводил, бросал в злобу. Я понимаю, что Чингисхан и Батый без бою, одним верблюжьим ревом, брали города и крепости. Надо было иметь крепкую натуру, чтобы перенести рев всех Чингисхановых верблюдов. Возможно, это и анекдот, а как будто где-то записано, в какой-то летописи.
— Вы сюда по какому делу? — спросил Елкин. Появление Ваганова с двумя большими чемоданами сильно заинтересовало его.
— Мне необходимо переговорить с вами. Там, в саксауловых лесах, я не могу. Вы никогда не бывали? Трудно объяснить. Я люблю уединение, но такую пустыню не перенести, не переварить мне. Мертвящее солнце, мертвый, убитый им лес, и все равно что мертвые люди: я не знаю их языка, а они моего. Ни воды кругом, ни травы, ни листьев на саксауле. Ни журчанья, ни плеска, ни шума, ни щебета птиц. К тому же там много, мертвецки пьют.
— Где берут водку?
— Привозят караваны.