В таком состоянии люди вообразили, что Елкин не рискнет затянуть поиски, и собрались в Алма-Ату отдыхать. На ужин принесли большую, чем обычно, порцию консервов, увязали вещевые мешки и чемоданы, вытянули из реки брички, которые стояли там, чтобы замокли их рассохшиеся колеса. Конюх-казах расчесал лошадям гривы. Устроил он и себя: сбрил первый молодой пушок на висках, надел новый парусиновый костюм, смазал дегтем порыжелые сапоги. Потом взял домбру, сел в бричку и принялся наигрывать веселое, подсвистывая и прищелкивая языком.
Елкин заметил приготовления и сказал:
— Скоро закончим, каких-нибудь день-два.
— Почему не завтра? Что здесь делать, если вы срочно должны дать ответ? — Старший техник Широземов, сидевший у костра, встал и шагнул к Елкину; под каблуками его тяжелых подкованных сапог визгливо скрипнула береговая галька. — Вы будете просить отсрочку? Чем плох Огуз Окюрген? Выбирайте его!
Широземов говорил недовольно, почти грозно. Его угреватое, красно загорелое лицо приобрело темно-фиолетовый оттенок.
Елкин уклонился от разговора, ушел в свою палатку.
— Что это значит? — Широземов круто повернулся к Калинке.
— Рассердился. — Калинка заложил руки за спину и начал ходить вокруг костра, роняя по пути слова, которые уже не мог удержать: — Мы сильно столкнулись. Он вскипел. Меня и мой Огуз Окюрген разнес в пух. Говорит, надо еще поползать, померять, точно мало ползали!.. Я думаю проситься в другое место. Здесь, если мы полезем через Сары, мне делать нечего. Я убежден, что наш уважаемый патрон поползет лишнюю сотню километров, но удерет от скал. Такая уж натура, — трусливая, мелкая. Ему бы учителем быть, втолковывать ребятишкам «а» да «б», а он пролез в строители. Ирония! Худосочный человечишка, который не может шагу ступить, прежде чем не обнюхает, что впереди, строит труднейший участок, решает сложнейшие проблемы!
Техник Перов дернул Калинку за рукав и сердито поморгал подслеповатыми глазами: замолчи, нашел место болтать, при рабочих.
Калинка умолк.
Рабочие поужинали, толкнули брички обратно в реку и ушли спать. Калинка, Перов и Широземов остались у костра. Широземов стоял над огнем и сердито плевал в его жаркую глубину. Левая рука крепко держалась за густую черную бороду, свалявшуюся в ком, правая мяла ременный пояс. От коротконогой толстой фигуры техника падала широкая тень и покрывала собой все полотнище елкинской палатки.
Калинка ходил возле Широземова, нервно пошвыривая ногами растоптанный песок с галькой. Голова у него часто вздрагивала, сбрасывая на лоб пряди светлых длинных волос. Он отбрасывал их рукой, а голова снова сбрасывала.
Калинка говорил:
— Я уверен, наш патрон попадает в опалу, сметут его. Ему, трусу, так и надо. Только и на нас упадет тень, как-никак, а вся партия отвечает за скверную работу. Мы должны вмешаться, пойти к нему и потребовать, чтобы принял Огуз Окюрген. А еще лучше написать в главное управление строительства мотивированную записку. Наш вариант примут без сомнения.
— А не ошибаемся мы, может, Огуз Окюрген и в самом деле непроходим? — заметил Перов. Он был скромным работником, честным исполнителем чужой воли и мысли, выступление с собственной мыслью его пугало.
— А если он, наш Елкин, лучший инженер и так далее… не сэкономить хочет, а напротив, ухнуть десятки миллионов.
В паническом испуге за свой вариант Калинка готов был подозревать Елкина в самых тяжких преступлениях. Это насторожило Широземова. Он отодвинул в сторону заслуги Елкина и принялся искать грехи. Любит командовать. Этот грех, вероятно, приписывают все подчиненные всем начальникам. Не очень охотно выносит свои проекты и дела на обсуждение рабочих.
Проект провести дорогу через Малый Сары имел ряд слабых сторон — сильно удлинял путь, мало сокращал скальные работы, имел в одном из пунктов большой подъем. Широземов знал эти слабости и, подогретый Калинкой, истолковал предполагаемое пристрастие Елкина к этому варианту тоже как грех. Не зря сказано: ищите — и обрящете. На совещании троих было решено подать отдельную записку. Составлять ее взялся Калинка.
В это время при тусклом пламени небольшой свечи Елкин упорно, до звона в ушах, до боли в спине сравнивал варианты. Ему оставалось только два-три часа, чтобы учесть все мелочи, и потом со спокойной совестью указать дороге путь. Не раз его рука тянулась к карандашу, чтобы поставить на одном из вариантов короткое: «Утверждаю», — но сомнения удерживали руку.
Вариант Малый Сары не таил в себе никаких качеств, которые бы в процессе стройки могли дать экономию денег и времени. А Огуз Окюрген с громадной скалой в горле, с пятью дорогостоящими мостами в тех условиях — пустыня, сквернейшие, прямо адские подъездные пути, недостаток людей, цемента, подвод — был слишком рискован. Но трудность и неясность обстановки давали надежду, что ущелье можно обыграть в процессе стройки.
Невнятный разговор Калинки с техниками залетал в палатку и нервировал Елкина, как муха, попавшая в ушную раковину. Инженер снял полотенце и завязал им уши. Загородившись от посторонних шумов, он так ушел в работу, словно обратился весь в думающий мозг. Перестала беспокоить давно немытая грязная кожа, замолкло урчанье в животе, забылись мозоли на ногах. Всю силу мысли направил на атаку мостов: зачем городить их? Не проще ли выпрямить, отпихнуть речку к одной стороне ущелья, а насыпь протянуть у другой. Тогда надобность в мостах лопнет, как мыльный пузырь, мосты пробкой вылетят из проекта.
Он выглянул из палатки и позвал к себе бригадира Гусева, затем сказал:
— Ты бросил очень интересную мысль — выпрямить речку. Вот послушай, как я думаю реализовать ее.
Даже по предварительным расчетам два моста можно было убрать, а Гусев уверял, что дальнейшими изысканиями определенно найдут еще лучший вариант. Елкин поблагодарил его за поддержку, а Гусев помялся, извинился, что суется в личное дело, и спросил:
— Что вас, человека пожилого, не шибко могучего, привело в эту пустыню, что держит здесь?
— Натура, увлечение.
— Изъяснитесь поподробней, — попросил Гусев.
— Вы когда-нибудь наблюдали за детьми?
— Мало. Своих пока нет, на чужих глядеть некогда.
— А мне приходилось. Так вот дитенку год-полтора, еще не умеет толком ни ходить, ни говорить, а уже собирает камешки, палочки, веточки, шишечки и строит. Никто не учил его, он даже не видывал, как строят, и все равно городит что-нибудь: дом, сад. Любимые игрушки у малышей — строительный материал, кубики. Природа создала человека строителем. Преобразователем. Есть нужда, а часто и нет ее, а люди все строят. Одни — свое холостое, одиночное благополучие. Другие — чуть пошире, семейное счастье. Третьи — еще пошире, строят или преобразовывают учреждения, предприятия, города, губернии, государства. Я пристрастился к сооружению железных дорог. Мне особенно нравится то, что мы повторяем весь путь человечества, все время идем по лестнице человеческой культуры. Приходим в тайгу или пустыню, начинаем с ночевки под елкой, затем городим шалаш, дальше перебираемся в барак, наконец, в дом. Мы переживаем сразу в короткое время несколько жизней. Строитель — одновременно и охотник, и рыболов, и лесоруб, и землекоп, и современный горожанин. Я, вопреки всем неудобствам, живу здесь гораздо шире, интересней, чем в Москве. И никогда не променяю стройку на департамент.
— Я тоже втрескался в это дело, — признался Гусев, затем сказал: — Почему вы не расстанетесь с Ледневым. Можно разойтись и больше не встретиться: Турксиб велик.
— Я не вижу надобности расходиться.
— Больно уж он колючий, с ним, как на войне с проволочным заграждением, надо на «вы». Правильно думаю?
— Вот поэтому я и не хочу расходиться.
— Любопытно, — проговорил Гусев живо.
— Вполне обыкновенно. Человеку обязательно надо с кем-то и с чем-то быть уважительным, на «вы». Сплошное «ты» ведет к хамству, зазнайству. В каждом человеке живет какое-нибудь утверждение. Это хорошо. Но плохо, когда рядышком с ним не живет отрицание этого утверждения. А так бывает часто, даже обычно, что отрицание малосильно, и утверждение заносит людей, как хмель. От необузданного утверждения идут ошибки и всякие неприятности вплоть до преступлений. У меня слабо развито отрицание. Сам я, например, не оценил вашу мысль выпрямить речку, продолжал носиться с вариантом Малый Сары. А Леднев своим тоннелем, этим отрицанием вашей идеи, помог мне разглядеть ее. Леднев — мое отрицание. Вот почему я не хочу расставаться с ним. Он может пригодиться и вам.