— Глушанская Ольга.
— Вот теперь все, Оленька, можно и по домам. Спокойной ночи!
Разошлись. Она, освобожденная от всяких тревожных предположений, быстро, счастливо заснула на своем убогом топчане с таким чувством, с каким засыпала после сданных экзаменов. Елкин же долго вспоминал свою семью, особенно дочь, тоже Оленьку, только помоложе Глушанской.
Не помнивший, да и не могущий помнить всех своих многочисленных сотрудников, Елкин после этого столкновения с Оленькой хорошо запомнил ее и всякий раз при встрече с ней, даже телефонной, не забывал сказать: «Добрый день! Как здоровье? Все в порядке?»
Елкин и Ваганов сидели на кошемном полу. Юрту еще не успели обставить мебелью, и Елкин ввел временно кочевой образ домашней жизни: сидеть, есть, разговаривать с посетителями, спать либо на полу, либо на свернутых трубками кошмах. Первым и пока единственным элементом высокой цивилизации был телефон.
Маленький, ярко раскрашенный котенок (на его шкурке забавно группировались белые, черные, желтые и красноватые пятна) азартно тормошил старика, пытаясь вытряхнуть из куртки.
— Ах, сукин кот! Ах, бандит! — восторгался инженер дерзостью недавно продравшего глазенки карапуза и ласкательно ударял его пальцем в ярую мордочку. Ваганов сильно надувал щеки и пуфал в котенка по-ежиному:
— Пуф! Пуф! Пуф!
— Можно войти? — спросили тоненьким голоском. Увидев телефонистку Оленьку Глушанскую, Елкин вскочил и заговорил, широко улыбаясь:
— Очень рад, очень! Знакомьтесь! Как вы удачно выбрали время, меня не беспокоят с самого утра.
— Я же приблизительно знаю, когда вы свободны: с телефона многое видно.
— Ну да-да… А вот мой зверь. Он похож на котенка, но это настоящий балхашский тигр. Васька, дай лапку! Не могу придумать имя, куда ни кинусь, все избитые — Васька, Мурка, Барсик.
— Назовите Тигром! — посоветовала Оленька.
— Я вношу поправку — пусть будет не тигр, а Тигра. Здесь и достаточное уважение к его королевской породе, и маленькая ирония, — предложил Ваганов.
Елкин согласился.
Оленька развернула газетный сверток, бывший у нее в руках, и подала Елкину букет цветов.
— Вам на новоселье!
— От кого? — спросил он.
— От меня. Я решила это сделать одна, ни с кем не советуясь. Я боялась, что посмеются: какое же тут новоселье, — промямлила Оленька, покивала на бедную, пустоватую юрту и повернулась уходить.
— А все-таки новоселье. И есть чему радоваться, есть: оно приближает нас к концу дороги, — воскликнул Елкин, потом задержал, усадил и похвалил девушку: — Молодец, правильно сделала. Спасибо!
Начал разглядывать цветы. Лишенные запаха, с жесткими бледными лепестками, они больше походили на пестрые камешки, среди которых выросли, чем на цветы, а весь букетик, маленький, коротконогий, точно полусъеденный, напоминал мозаичную обезноженную головку грибка.
— Где вы собрали их? — спросил Ваганов.
— В Огуз Окюрген. Ранней весной цветы лучше, не такие бедненькие. Но… — Рот девушки, по-детски пухлый, обидчиво дрогнул. — Но новоселье-то запоздало.
— Эти лучше всяких других, — успокоил Оленьку Елкин. — И новоселье никуда не убежало, сейчас будем праздновать.
Ваганов принес кипяток. Елкин нарезал геометрически правильными брусочками хлеб, достал сахар и кивнул Глушанской:
— Садитесь, разливайте чай!
Робевшая сначала девушка скоро освоилась. Компания троих приобрела вид слаженной веселой семьи.
— Вы не знаете, как я заполучил котенка? — Елкин прищурился. — Незаконным, преступным путем… выменял у казаха за осьмушку кирпичного чаю. Казах не хотел отдавать ни за рубль, ни за три, ни за пять, только за чай. Я не устоял, купил осьмушку. Это же не котенок, а настоящий фламинго, жар-птица! Если рабочком узнает, он потребует моего увольнения за спекуляцию.
Ваганов схватился за телефон.
— Рабочий комитет! Призовите к порядку главного инженера Елкина: он занимается товарообманом, обменивает казахам чай. Да-да, совершенно серьезно, сегодня за осьмушку выменял… Таким администраторам не место на дороге… Выменял котенка.
Ваганов с хохотом отпрянул от трубки:
— Какой у вас некультурный рабочком — на услугу отвечают бранью.
После чаю Оленька перемыла посуду, пошалила немного с Тигрой и собралась уходить. Прощаясь с нею, Елкин весело говорил:
— Приходите, навещайте меня и мою Тигру. Большое спасибо, давно я не бывал в такой простой, искренней компании. Жалко, товарищ Ваганов должен уехать. Вообще жалко, что мы не можем провести с месяцок где-нибудь в горах. Оленька разливала бы чай, товарищ Ваганов — пианист и утешал бы нас музыкой, а я сидел бы в кресле и мурлыкал на пару с Тигрой. Каково? — Старик прищелкнул пальцами. — Мы это когда-нибудь осуществим. Товарищ Ваганов скоро обоснуется на Тянь-Шане, и мы нагрянем к нему.
— Жду, буду рад, — отозвался Ваганов, а когда Оленька ушла, спросил: — Кто эта девушка?
Елкин передал случай с телефоном и сказал еще:
— Добавьте к нему сегодняшнее поздравление с новосельем и букетик. Вот все, что я знаю о ней. Пока что кажется симпатичной, услужливой. Мне не мешает, даже приятно иметь заботника, от меня ничего не требует. К тому же зовут, как мою дочурку. Словом, чуть-чуть — дочь, вернее сказать, напоминание о дочери. И вот котенок. Получается какое-то подобие семьи.
Котенку инженер подкладывал хлеб, сахар, жесткую копченую колбасу, но звереныш отворачивался и мяукал — просил молока. Инженер уехал, оставив его голодным. Он весь день провел неспокойно, все думал, а как там Тигра, и на обратном пути поторапливал усталого коня. Приехав, схватил зверенка на руки и начал утешать:
— Ну, потерпи, потерпи. Сейчас раздобуду молока, щей. Мы с тобой не умрем. А ты что не мяучишь, сыт? Чего ты наелся, канальчонок?
Оглядел юрту. У входа стояла черепушечка с остатками молока по краям и другая — с песочком.
— Вон как! Кто же это кормушку принес? И рядом поставил сортирчик? Предусмотрительно! Верно, Оленька? Вот хорошая девушка.
Молоко появлялось ежедневно, изредка менялся и песочек. Чтобы не разорять заботника, Елкин начал оставлять деньги и записку: «На пансион Тигре».
Девушка и котенок разрядили слишком деловую жизнь старика. До них у него была одна работа и не было быта, существующего независимо от нее. Они дали ему этот быт. С котенком инженер здоровался и прощался за лапку, вместе с ним мурлыкал, писал о нем жене и детям. Оленька своими посещениями вносила в одинокую жизнь инженера штрихи семейственности, помогала ему изредка уходить от тяжелого делового напряжения в мир пустяков: курьезов на телефоне, женской болтовни в конторе.
Однажды она сказала:
— Константин Георгиевич, разрешите мне звать вас папой!
— С чего, зачем это? — удивился он.
— У меня нет ни отца, ни матери. Мама умерла недавно, я хорошо помню ее, а папу не помню совсем. Когда мне было три года, его сперва забрали в солдаты, потом прямо оттуда на войну, а там убили. Мне всегда так хотелось иметь папу.
— А ты подумала, гожусь ли я. Папа — нелегкая должность. Я своим, родным детям плохой отец — по году и больше не бываю у них, редко пишу… — Он махнул рукой, поморщился от душевной боли и досказал тихо: — И думаю о них меньше, чем о дровах и верблюдах.
— А мне от вас ничего-ничего не надо, мне только бы звать.
— Тогда давай попробуем, — согласился Елкин. Но привыкнуть к новому обращению не мог долго: новое слово тянуло за собой и новые отношения, новые чувства. Оленька же без всякого усилия в тот же день начала стрекотать «папа, папочка».
Телефонная будка, маленький четырехугольник, отгороженный от остального мира иногда дощатой стенкой, а иногда только брезентом, была прекрасной вышкой для наблюдения за жизнью всего строительного участка. Успехи, неудачи, рабочая сила, стройматериалы, дрова, бензин, нефть, оплата, идеи, страсти — весь космос, в котором жили десятки тысяч людей, в своем круговращении проходил так или иначе через нее.