Из экскаватора, примешиваясь к дыму, забил фонтаном белый пушистый пар и, окрасившись отблеском утренней зари, образовал над машиной подобный цветку нарядный зонт.
Раскрытая пасть экскаваторного ковша с хрустом вгрызлась в россыпь гранита, захватила толику с кубометр, захлопнулась с лязгом, приподнялась и ссыпала породу в вагонетку. Через несколько минут тепловоз с нагруженным составом укатил из ущелья в утренне голубой простор степной равнины. Вместо него встал под погрузку другой состав. И так, чередуясь, тепловозы то подбегали к экскаватору, то убегали от него.
— Как, все ладно? — крикнул экскаваторный машинист тепловозным.
— Ладно.
— Тогда, ребята, жми!
Чумазая семья машин дружно растаскивала разбитую аммоналом породу и сооружала насыпь. Экскаватор, как голова трудового коллектива, задавал темп и устанавливал порядок; без устали опуская и поднимая ковш, внимательно следил за мелюзгой, указывал ей места и поторапливал ее, на всякую неисправность сердито покрикивал гудком, на злостные нарушения дисциплины заливался долгим, до хрипоты, воем. Мелюзга старательно суетилась, бегала во всю прыть своих маленьких колес и наперебой успокаивала папашу.
Люди были неприметны: экскаваторный машинист сидел в утробе машины, у тепловозных только изредка показывались в оконцах потные лица; смазчики и кочегары, рабочие при вагонетках и рабочие пути, убиравшие потерянную вагонетками породу, послушно, молча выполняли волю машин. Не слышалось ни брани, ни болтовни, разговаривали только гудки и исключительно о деле.
Пришел взрывник Петров, мельком, равнодушно взглянул на толковую хлопотню машин, на букет пара, впитавший в себя все оттенки горного рассвета, и пробрался к экскаваторному машинисту.
— Доволен породой?
— Постыдился бы говорить такое слово! — упрекнул его машинист. — Вы там корежите чертовы глыбы, а я тут лопай их. Самих бы вас заставить глотать ваше крошево.
— Да-а… — Петров почесал горло, будто и впрямь ему предстояло глотать камни. — Ты мне без арапа. Вашему брату, как ни разбей, все крупно. Ты мне по сути, я это для дела узнаю.
— Зря трепаться и нам некогда. — Машинист подвел ковш под одну из крупных глыб. — Ее взять — волынка, на вагонетку опустить, чтобы не пробила, — другая. Видел? Иди и крути хвост кому следует!
— Не ярись. Будет время, поработаешь всласть, — утешил Петров машиниста, весело свистнул и ушел.
Петров, лет пятнадцать провозившийся со скалами, как говорят рабочие, «парень стажный», считал, что взрывное дело отстало и нуждается в революции. Впервые такие мысли у него появились в Дагестане при переделке горных троп в колесные аробные дороги. На Турксибе они окрепли и сделались таким же постоянным и неизбывным его спутником, как синий рубец под правым глазом — остаток излишней храбрости при работе. Сухощавый, немного колченогий, но быстрый на ногу, Петров постоянно торчал на выемках и в ущельях. Либо у разбитого массива, либо около экскаваторов и компрессоров, либо перед утесами и скалами, которые и разбивать-то совсем не нужно. Похмыкивает, похмуривается, встретит человека, непременно удержит и выскажется:
— Рвем, называется. Так, што ли, рвать надо? К примеру, в этом ущелье проколупаемся год-полтора, а по делу, по тому, как жизнь требует, два месяца бы…
Он был широко известен по участку. Одним его постоянное разглядыванье скал казалось чудноватым, и они называли его колдуном. Взрывники считали его «парнем с мозгой», но недолюбливали. Им не нравилось, что он подсмеивался над привычной системой работы.
— Ты портишь нам марку, — не раз выговаривали ему товарищи. Если уж сам старший взрывник считает нашу профессию дрянью, то другие подавно. Погоди, сбавят расценки — за дрянь и плата дрянная.
— Вы, ребята, плохо толкуете. Дело наше сурьезное и почетное, только вот много лет подряд топчется на одном месте, и его надо двигнуть.
— Ну, надо, ну, ладно, ты как хочешь думай, а держи про себя, не треплись по всему участку!
— И тоже неверно. Надо забудировать всю рабочую бражку, и тогда мы скорей двигнемся.
— Забудировал, от экскаваторных ребят дыху нету. Им все неладно, и крыть их нечем, когда ты сам…
Голубоватый ночной туман заливал ущелье, обволакивал приостановленные на ночь машины, бараки и палатки со спящими людьми, приглушал голоса беспокойной речонки, сдерживал прыть ветра. Петров стоял в горле ущелья около утеса, прозванного Бородавочкой, глядел на его острогранную макушку, посеребренную светом месяца, и задумчиво насвистывал. Днем неожиданно закончились его стычки с Даулем — тот приказал ему сдать казенный инвентарь и обязанности старшего рабочего-взрывника своему помощнику.
— Ты дис-кре-ди-ди-ти-ти-тируешь дело, — с натугой выговорил прораб. — И ты, ты можешь, если те-те-тебе не нравится, ухо-ходить совсем. Я тебе даю во-вольную!
— Нет, я не уйду, — сказал Петров. — Я не гордец, могу поработать и простым рабочим. Это мне не в новость, недавно вышел из них.
Остался он не потому, что некуда было уйти, его взял бы любой пункт, не подчиненный Даулю. Петрова удержал здесь дерзкий замысел перевернуть все взрывное дело.
Из глубины ущелья послышался перебойный стук лошадиных копыт. Петров сошел с тропы и прижался к утесу. Когда всадники (Калинка и его невеста) поравнялись с ним, Петров проговорил:
— Добрый вечер!
— Добрый, добрый! Удивительный вечер. — Калинка придержал коня. — Ты что, все изобретаешь?
— Я думаю одним взрывом поднять всю эту штуку. — Петров шлепнул ладонью по гладкому боку утеса. — Раз — и нету, пошел к чертям!.. Пробьем под него штольни, в них закатим тонн пять-шесть аммоналу…
— Шесть тонн? — Калинка беспокойно ерзнул. — Шесть, шесть, триста шестьдесят пудов… — заглянул в лицо невесте и начал объяснять. — Он — специалист по взрывам, и вот у него идея — сделать переворот во взрывном деле. Он выбрал для своих опытов это ущелье, эту скалу.
— Сколько у вас надежд на ущелье! — Невеста шаловливо тронула рукой Калинку по шее. — Сколько мечтателей — ты, он…
— И очень даже хорошо: дети и мечтатели — цветы, украшение жизни. — Затем Калинка повернулся к Петрову: — Дальше, говори дальше! Шесть тонн, не много ли? — И снова к невесте: — Ты не устала? Тогда задержимся, поболтаем с ним.
Невеста выскочила из седла, уселась на береговую бровку. Она проводила с Калинкой последнюю ночь и ничуть не хотела укорачивать ее сном.
Петров назвал приблизительную кубатуру утеса и сопротивляемость породы.
— Так, минимум шесть тонн. — Калинка прищурился на утес, потом на Петрова, снова на утес и проговорил: — Гони проект! Твоя выдумка стоющая. По-моему, здесь если не полный переворот, то рядом… около. По-моему, ты, голова садовая, не даром ходил здесь. Ей-бог, не даром! Утром же к Даулю!
— Дауль мне недавнесь сказал: можешь уходить совсем.
— Тогда прямо к Елкину. С таким делом можно и в главное управление. — Калинка протянул Петрову руку и пошутил: — Я думал один именинником стать, а глядь, и ты… Радуюсь, честно радуюсь!
Проект показался Елкину несерьезным, измышлением безграмотной фантазии, и он сунул его в папку, в которую обыкновенно сваливал все, что можно было забыть.
Но Калинка заставил старика вспомнить про него. Он пришел раз, другой и в третий потребовал:
— Докажите мне никчемность проекта. Иначе… вам не дам покою.
— Что тут доказывать? Вам он импонирует, но это еще не…
— Знаю, знаю. Вы хотите сказать, что он похож на мой первый вариант.
— Именно, именно! — Но старик все же разыскал проект. — «В подножии скалы пробить две горизонтальные штольни с зарядными камерами, заложить шесть тонн взрывчатки, дать ток, — и утеса не будет». А где гарантия? Почему шесть тонн? И почему не будет? И вообще что будет от взрыва шести тонн?