Елкин с Ледневым подошли к нему, остановились.
— О чем ты все поешь? — спросил Елкин.
— Песню пою.
— Каждый день и все одну песню?
— Она длинная, как дорога. Второй год пою, — похвалился Гонибек.
— Вот не слыхал таких. И когда кончишь?
— Не знаю. Сперва ты кончай строить дорогу, потом я кончу песню.
— Вон как, интересно. Ну, пой! — Елкин похлопал Гонибека по плечу. — Пой! Пой!
Когда инженеры вернулись в юрту, Елкин сказал в телефон:
— Станция! Дежурная, вы состоите в хоровом кружке?
— Да. Но мы все никак не можем спеться: уходят, приходят. Я подтолкну, и в самом деле давно пора сделать что-нибудь.
— Вы знаете Гонибека? Так вот у него есть песня, которую он поет уже два года. Возьмите его в кружок, до конца строительства будете обеспечены сольным номером.
Телефонистка начинает смеяться. Инженер слушает ее и думает: «Молодость, как тебе мало надо».
Затем он оборачивается к Ледневу и закругляет неоконченный разговор:
— Этот Гонибек — бригадир у казахов землекопов, полуграмотный, темный человек, попросту — дикий наиб. Так вот он складывает песню «Здравствуй, путь!». Приветствует все, что совершается здесь. А ему досталось куда больше, чем нам! За год-два он проделал столько же, сколько мы сами вместе с нашими отцами и дедами, перескочил из пастушеского строя в мир индустрии, понял и принял его.
— Ничего не понял, попросту идолопоклонствует, — с нервным смехом вставил Леднев. — Все приветствовать глупо, это может только идолопоклонник, дикарь…
— Ошибаетесь! Не дикарь, а человек, умеющий глубоко мыслить и чувствовать. В мир для жизни рождается новая страна, да еще его родина, и может ли он не говорить ей «здравствуй!» только потому, что роды с болями? — Елкин скользнул глазами по лицу Леднева, заметил презрительную складку губ и закончил: — И он, этот дикий наиб, выше многих из нас, ценнее. И не удивляйтесь, если его поставят над нами! Можно его презирать, осмеивать, но отказать ему в праве на первородство, на руководящую роль в жизни — нельзя!
— Вас бы в прокуроры республики, — сострил Леднев. — Я могу на многое возразить… Но в следующий раз, сегодня вы не захотите понять, а со временем, быть может, я и достучусь до вас.
На рассвете отремонтированная машина подкатила к юрте Елкина и пеньем сирены разбудила инженеров. Елкин откинул одеяло, протянул Ледневу руку:
— Я надеюсь, коллега, что дело у вас пойдет по-хорошему!..
— Разумеется, — буркнул Леднев.
В это время раздался скрипучий рев многих верблюдов, принесших саксаул. В открытую Ледневым юрту вдруг зашагнул Николай Грохотов и сказал сперва Елкину:
— Считайте меня уволившимся! Дела и деньги приняла жена.
Потом сказал Ледневу:
— И вы считайте уволившимся. Уезжаю на северное строительство.
— Почему, что случилось? — спросили инженеры в один голос.
— Распарились, — сказал нехотя Грохотов.
— Что, что? — встревожился Елкин, не понимая, к чему тут слово «распарились».
— Ну, развелись, — уточнил Грохотов и ушел.
— История… — пробурчал Елкин. — Как-то от этого почувствует себя наш саксаул?!
— Глупо, глупо! — Леднев повернулся к Елкину. — Я потом расскажу, из-за чего этот парень… В общем, расстроилась жизнь двоих очень порядочных и симпатичных людей. Жизнь подчас выкидывает удивительные фортели.
Еще раз взмахом руки попрощался с Елкиным. Машина темным жужжащим волчком умчалась в гулкую трубу Огуз Окюрген.
Бурильный молоток не машина, а инструмент, и бурильщик еще не машинист, а рабочий. Тансык же хотел обязательно стать машинистом многих разных машин и, овладев буровым делом, стал ежедневно донимать Гусева:
— Когда же, скоро ли будут курсы?
— Не знаю, идет переписка с главным управлением.
По слухам, курсы где-то уже были, но для участка Айна Булак предполагалось открыть свои, и шли длинные разговоры устно и письменно, в каком пункте, на сколько душ, по каким профессиям.
Гусев и сам не мог дождаться, когда они откроются. Строительство расширялось, требовались рабочие разных специальностей. В аулах набирались новые партии казахов. С ними повторялись заново все осложнения и неурядицы: разговоры об оплате, выработке, уходы с одеждой, угон лошадей. Опыт пробывших на дороге год и больше мало влиял на новичков. Каждый из них заново повторял все ошибки и заблуждения, пройденные старыми кадрами.
Не дожидаясь курсов, решили применить те меры, которые наметили в начале строительства, и в первую очередь прикрепление неопытных к опытным. Часть новичков казахов зачислили в старые казахские бригады, прочих разбили на группы и дали им инструкторов из опытных рабочих. Отобрали десять человек казахов, наиболее старательных, сообразительных, и отдали в ученичество к машинистам компрессоров и экскаваторов.
Тансык не знал, что выбрать: ему хотелось быть и тем и тем. Он побежал советоваться к Исатаю.
Исатай сказал:
— Я слеп, ничего не вижу, думай сам. Иди на такую машину, которая будет полезна казахскому народу.
Тансык побежал к Гусеву. Здесь у него был длинный разговор.
— Все хорошо, — сказал бригадир, — любому машинисту в наше время можно жить, работа везде найдется.
— Я хочу дома, в степи.
Тансык был немножко знаком с работами, которые предполагалось сделать в Казахстане в ближайшие годы. Бригадир достал карту, раскинул на полу и начал рассуждать:
— Вот построим эту дорогу и начнем строить ветки на Кульджу, Чугучак и Зайсан, две ветки на Акмолинск. Гор рвать до черта. Потом начнется разработка каменного угля, меди, и везде нужны компрессоры, везде буренье. Да что ни возьми — будут ли орошать степи, рыть каналы и арыки, — везде рвать надо. Компрессорное, взрывное и бурильное дело — дело вечное. У вас, в Казахстане, горы на каждом шагу, и воевать с ними придется долго.
— А если я буду машинистом на железной дороге?
— Можно и это. Я говорю, в ваших степях скоро пойдут такие дела… — Бригадир развел руками. — У нас, где я родился, много сделано, у вас только начинается.
— А если мне строить заводы? Орошать пески? Копать уголь, медь? — гадал Тансык, не зная, что выбрать.
Он впервые разглядывал карту. Раньше, видя карты в конторе, он думал, что они понятны и нужны только инженерам.
— Это что такое? — Тансык провел пальцем по черной полосе, обозначающей строящуюся дорогу.
— Дорога, мы ее строим. Теперь наш городок, — бригадир поставил палец, — здесь.
Сообразив, что карта вполне доступна ему, Тансык начал спрашивать, что значат линии, точки, желтые, зеленые и темные пятна. Гусев называл реки: Или, Каратал, Чу, Аягуз; озера: Балхаш, Ала-Куль, Зайсан; города, села, аулы, границы, пески, горы, леса.
— Я знаю, видел! — радостно выкрикивал Тансык. Будучи вестником Длинного Уха, он хорошо изучил свою сторону, но представить ее всю сразу никогда не пытался. Дороги, реки, озера, пески существовали в его представлении отдельно, он не знал их взаимной связи. Карта, вместившая на одном листке громадные пространства, помогла ему увидеть их сразу, подсказала ту связанность и зависимость, которая была между отдельными частями.
Тансык вытянул все, что знал бригадир, и попросил карту.
— Я покажу ее начальнику. Пусть расскажет мне еще.
— А как же с ученьем? Куда пойдешь?
— Потом. — Тансык отмахнулся и убежал.
Он высторожил Елкина в свободную минуту, раскинул перед ним карту и попросил:
— Расскажи!
— Что рассказать?
— Все-все, что есть и что будет!
Елкин начал рассказывать и линейкой водить по карте. Тансык следил за линейкой и удивленно, немножко недоверчиво переспрашивал:
— Там будет станция? Там будет завод? Я недавно ехал, стоят горы и ни одного аула. А что такое завод?
Особенно удивило Тансыка, что на песках по реке Или будут поля пшеницы, табаку, сахарной свеклы, а по реке Каратал — рисовые плантации.