Компрессор подпискивал все громче, тревожней. Но Тансык не торопился исправлять его, у него были на то важные соображения. Первый машинист из казахов, ученик лучшего машиниста на строительстве Лубнова, он считал себя носителем самых редких достоинств и показывался на людях больше и чаще, чем того требовала работа. Он ждал казахов землекопов. Они, конечно, завернут к нему, обступят машину и начнут удивляться:
— Ты управляешь сам и никто тебе не помогает? Ты можешь остановить и пустить снова?!
Тансык неведомо в который раз скажет, что хороший машинист может по звуку узнавать, здорова ли машина, в доказательство этой истины заметит писк, обнаружит изъян и на глазах у всей землекопной артели исправит его.
На дороге из строительного городка в ущелье Огуз Окюрген показался всадник. Он мчался галопом, оставляя за собой фонтанчики пыли из-под копыт скакуна. Вот, не приостановившись, даже ничуть не придержав коня, он обогнал вереницу землекопов, каких-то верховых. Но, поравнявшись с Тансыком, резко осадил коня и выкрикнул:
— Хабар бар!
Выкрикнул не с обычной вопросительной интонацией, а с тревожной вроде: «Пожар, горим». Не слезая с коня, быстро, коротко рассказал, что Джаиров и другие караванщики удирают в Китай, Киргизию.
Тансык немедля остановил компрессор, вскочил на того же коня, что был под вестником, перехватил у него поводья и пустил коня обратно в городок.
Елкин только что вернулся от Ваганова, еще не успел умыться после пыльной дороги, но Тансык вбежал к нему такой испуганный, нетерпеливый, что инженер выслушал его незамедлительно и распорядился:
— К Фомину! Сейчас же! — а затем позвонил Фомину: — Не отлучайтесь никуда! Минут через десять привезут очень важные известия.
Эта новость довела нервную дрожь, охватившую Елкина на лесопильном заводе, до нестерпимой силы. Надо было как-то утихомирить ее, и старик, схватив томик Уэллса, крепко зажал его ладонями.
Пришла Оленька с Тигрой на плечах. Елкин по-детски обрадовался им, девушку поцеловал в лоб, а Тигру в мордочку.
— Проказник растет. Поймал мышь и ну потешаться над ней: отпустит, догонит, маял целый день, а все-таки она убежала, — рассказывала девушка про котенка. — Однажды залез в карман бригадиру Гусеву и долго не хотел вылезать.
Одной рукой Елкин гладил томик Уэллса, другой волосы девушки и чувствовал, что успокаивается.
— Привет от Ваганова, — сказал, немного успокоившись.
— Ну как, что он? — Девушка забросала инженера вопросами и рассказ о тянь-шаньском отшельнике выслушала с величайшим вниманием. Тигра тем временем забрался к старику в боковой карман пиджака и успел заснуть.
— Скажите, когда спрашивают девушку, не жена ли она пожилому человеку, это оскорбительно? — прошептала Оленька, краснея.
— Меня на днях спрашивали, не жена ли мне одна девушка, и я не обиделся.
— Ваганов? — почти беззвучно спросила Оленька.
— Угадала.
— Обо мне и о вас?
— Да.
Худоватое лицо Оленьки от удивления сделалось как бы еще худей, на левой щеке появился румяный зайчик и пополз вверх к уху. Елкин протянул ей томик Уэллса и сказал:
— Я нашел новое средство против всяких волнений и нервности — гладить что-нибудь прохладное и ровное-ровное: книгу, бумагу, зеркало. Вот попробуй, какой успокаивающий переплет у этого томика.
Оленька попробовала и похвалила. Он попросил никому не давать его телефон часа два и занялся неотложной перепиской. Оленька ушла. Тигра, сидя в кармане, подмурлыкивал шороху бумаги и пера.
Открывая внеочередное совещание партбюро по верблюжьему вопросу, Фомин предупредил:
— Прошу короче и по существу! Лишний час «Лиги наций» может сорвать смычку. Слово нашим администраторам.
— Закупить вместо верблюдов лошадей, — предложил Елкин. Иного выхода не вижу.
— А фураж? Вы знаете, что его нет в ближайших районах?! — Фомин весь подался к старику. — Вы понимаете, что его нужно заготовить немедленно, пока не наложили лапу другие организации.
— Закупить в дальних и перебросить на участок остатками нашей верблюжьей силы.
— Каким образом вы думаете сохранить эти остатки? И где они, какие? Джаиров и компания, возможно, уже увели своих верблюдов за границу. И мы больше не увидим их.
— Здесь я пасс, — признался Елкин.
— Помешать Джаирову! Ужли у нас нет таких сил, чтобы к ногтю его?! — Козинов сделал движение, каким бьют вшей.
— Арестовать Джаирова и Айдабула!.. — Широземов залился бранью.
— Прошу без митинга! — Фомин сердито поглядел на советчиков. — Прежде чем арестовать, надо поймать У меня есть предложение — немедленно, сию же минуту Широземову, Козинову, Гусеву и мне с толмачами-казахами выехать в степь, разыскать караваны и разбить кулацкую агитацию. Мы должны обогнать Джаирова, мы должны закрепить верблюдов, пока их не угнали в Тянь-Шань, Китай, Забалхашье.
— А куда мы поедем? — спросил Козинов. — Степь велика.
— Знает же кто-нибудь караванные пути?
— Джаиров.
Все вздрогнули от этого замечания Елкина, как от неожиданного выстрела.
— Я вам не давал слова, — прошипел Фомин на старика. — Широземову бюро поручает в двухчасовой срок приготовить скакунов, Козинову и Гусеву — найти толмачей, мне — обратиться к органам охраны государства, чтобы Джаирова с Айдабулом немедленно арестовали и предали показательному суду. — Фомин встал, точно перед ним было тысячелюдное собрание. — Ставлю на голосование, кто — за? Кто против? Предложение принято единогласно. Прошу приступать к выполнению!
Козинов и Гусев прежде всего вспомнили Тансыка с Гонибеком: один был вестником Длинного Уха, другой — бродячим акыном, оба хорошо знали и одороженный, густо населенный, и бездорожный, полупустой Казахстан. Их пригласили поехать толмачами, кроме того, поручили найти среди казахов еще двух толмачей.
Три группы, каждая из представителя партийного комитета, толмача-переводчика и милиционера, умчались на лучших скакунах по основным караванным путям, по которым снабжалось строительство.
Фомин и Елкин решили проехать по всей стокилометровой трассе участка. Толмачом-переводчиком они взяли Тансыка. Сначала по ущелью Огуз Окюрген ехали на тепловозах, тянувших составы вагонеток, пересаживаясь с одного на другой. Всякие иные способы передвижения — на автомашине, бричке, даже верхом — были сильно стеснены: все удобные для проезда места отданы узкоколейке, тепловозам и вагонеткам, которые делали самую срочную в тот момент работу — в одних местах убирали, а в других подсыпали взорванный грунт.
Во время движения Тансык старался стоять рядом с машинистами. Отсюда было так хорошо видно все работы и все окружающие картины. Держась невидимо чем, вроде мух, на отвесных скалах копошились бурильщики. Поднимая столбы пыли, грохотали взрывы. Ухали и вздыхали после каждого удара паровые копры, забивавшие сваи. Пыхтели и брызгались водой насосы, осушавшие котлованы. Требовательно гукали экскаваторы. Суетились землекопы, тачечники, каменщики.
Каждый день и не по разу Фомин с Елкиным устраивали собрания, рассказывали о новых сроках смычки, о том, что принесет дорога Казахстану, отвечали на всевозможные вопросы. Тансык переводил. В ущелье он порой переставал верить, что весь окружающий хаос — котлованы, груды камня, леса, грязь и мусор — обратится в хорошую дорогу. Но за ущельем она уже была, по ней уже ходили поезда. Тансык первым делом взобрался на паровоз к машинисту.
— Можно постоять? Можно подержаться? Дай погудеть!
Машинисты разрешали все, что было неопасно, и вскоре Тансык твердо решил сделаться машинистом паровоза. Когда он заговорил об этом с Фоминым и Елкиным, оба похвалили его:
— Очень даже хорошо. После смычки поведешь первый сквозной поезд. Нам нужен такой машинист. Будешь первым казахским машинистом на первой казахский дороге.