Делегаты, видя, что человек читает их подноготную, заговорили с наглой откровенностью:
— И шелком прикроем, и шляпки купим! Мутит тебя шелк на наших бабах, тогда работай с кем хочешь, а мы уедем.
— Это спекуляция на трудностях!
— Како нам дело, что тебе трудно. Железны дороги для всех нажива. Ты один — собака на сене, сам не жрешь и другим не даешь.
Артель не вышла на работу. Работающие были готовы примкнуть к ней — бросали лопаты, собирались группами и обсуждали, как им сломить упрямца Адеева, вышибить эту пробку, закрывающую путь к Ледневу, который по их убеждению был не так скуп на казенные деньги.
Уезжать никто не думал: существующая оплата были достаточно высокой, а кооператив пополнялся товарами.
Адеев пришел в юрту к Ледневу, разложил кисет, бумагу, спички, расстегнул пиджак и потянул слишком тугой ворот рубахи, — он приготовился к основательному разговору.
— Не уезжают, сволочи, здесь крутятся. Я им сказал, могут сматываться. Нет, не хотят!
— Вы, товарищ, о чем? — спросил враждебно Леднев. — Я занят.
— Грабари — хамлецы! И не уедут. Видят, храпы, что положение у нас аховое, и требуют. Ты вот что, вызови главарей и скажи: не ждали бы никаких надбавок, надо сразу показать им, что нас с тобой не укусишь.
— Вмешиваться в ваше дело решительно не хочу и не буду. Как хотите управляйтесь и разговаривайте с этой шпаной! — Леднев закинул ногу на ногу и начал насвистывать что-то беззаботное.
— А твоего тут дела нету? — Адеев отшвырнул кисет. — Ты на участке кто, гость?
— Ни малейшего! Люди предъявили требованье, рабочком считает его рваческим, и пусть он разбирается с людьми. Когда рабочком поддержит их, тогда я буду разговаривать. До того нам говорить не о чем. Забегать вперед, пререкаться со шпаной, — я достаточно уважаю себя, к тому же в нашей стране все делается организованно, и я не хочу вносить беспорядок.
— Ладно, я подпишу, а ты подпишешь?
— Глядя по аппетитам.
— Нет, ты скажи, подпишешь?! — требовал Адеев.
— Подпишу, допустим.
— За первой артелью прибегут все. Через день потребуют снова, и снова подпишешь? Ты видел, какие у них глотки? Слопают, разорвут, какая там, к черту, смычка — ног не унесешь. Что ты будешь — молчать и платить?
— Потребую себе других работников.
— У кого, где?
— Какое мне дело, где вы, биржи и профсоюзы, наймете! Вы, рабочий класс, строите, меня пригласили как специалиста сделать вам этот разъезд технически правильно, прочно, и я делаю. Набирать рабочую силу без вашего контроля я не имею права, разгонять тоже, вы набираете, вы устанавливаете оплату, вы и разделывайтесь, если стадо не слушается пастухов. А я пастухом этого стада быть не хочу и не обещался. Я — консультант. Хозяин — рабочий класс, то есть они, вот эти недовольные, вы их доверенный, и если у вас семейная драма, то прошу вас не пристегивать к ней меня.
— Это же кучка рвачей, храпов.
— Я не виноват, что в рабочем классе есть храпы. У меня срываются планы, дайте мне годную рабочую силу, а не дрянь! — Леднев вскочил и застучал длинными выхоленными ногтями в стол. — Дайте мне все условия. Я ехал сюда строить, а не воспитывать из рвачей бессребреников. Мне глубоко наплевать на все ваши боязни кого то окулачить, кому-то чуждому для вас переплатить, мне нужны здоровые, умелые, работящие руки. А то, чем вы приведете их в движение — рублем, уговором, страхом, меня решительно не интересует! Вы отыгрываетесь на специалистах, вы им не дали никаких прав, а рабочим говорите: «Он, он хозяин, зюк его!» Я не хочу быть этим куском, на котором недовольные отводят душу. Конечно, вам необходим этот подставной, фиктивный хозяин, связанный владыка, но со мной вам это не удастся! Придется вам и хозяйствовать, и угнетать, и защищать одному. Неприятное положенье, нечего сказать, но… — Леднев схватил пальто, шляпу и выбежал на песчаный раздол, отделявший разъезд от Храповки.
Адеев торопливо шел в свою фанерную будку и бормотал:
— Сукин сын, юрист… — Он видел, что Леднев, который и раньше старался замыкаться в круг узко технических дел, теперь спрятался окончательно и весь груз не улаженного рабочего вопроса сбросил на него.
Адеев вызвал из недовольных пять человек, верхних по списку, и объявил, что они, как элемент, разрушающий строительство и дисциплину, должны в двадцать четыре часа убраться за черту разъезда.
— Мы же, мы не хуже, не лучше. Мы согласны работать, — начали упрашивать люди.
— Знаю, знаю, все знаю! — многозначительно повторял Адеев и не отменял приказа. Все заслуживали метлы, но отпустить всех Адеев не мог и выбрасывал первых попавшихся — для острастки.
Пятеро уехали, остальные вышли на работу. Встретив предрабочкома, Леднев сказал, удовлетворенно потирая руки:
— Без меня устроились? Выходит — напрасно разговаривали.
Адеев взял инженера за воротник, притянул его высоконосимую голову к своему лицу и прохрипел в ухо:
— Ты… — выругался скверно, — главный мутило.
Леднев отпрянул, вытер ухо платком и, весь засиявший гневом и обидой, не так торжественно и недоступно, как всегда, ушел в юрту.
Ударили сильнейшие ливни и на неделю приостановили все работы. Закончились они в канун выходного дня. Усевич и предрабочкома, памятуя, что люди отдыхали достаточно долго, объявили выходной день рабочим.
Утром сотенная толпа окружила фанерную будку рабочкома и потребовала Адеева.
— Ну что, ребята? — миролюбиво спросил он.
— Жандарм ты! В выходной день разрешаешь работу. Администрация молчит, а ты собачишь! Хам, предатель, продал нас, в бутылку загнал! Унтером быть тебе, а не в рабочкоме. Перевернем твою будку!..
Адеев молча повернулся.
— Говорить не хочешь?! Фашист! — плеснулось за ним.
Недовольные весь день прогуляли в Храповке.
Вечером выбирая затененные места, Адеев шел домой. Ему повстречался распьяным-пьяный землекоп, узнав Адеева, выхватил из кармана бутылку и, спотыкаясь, подошел к нему.
— Я тебя, фашиста, угроблю, — бормотал он. — Угроблю! Очищу от тебя наш хрустальный пролетарьят, очищу!
Адеев отнял бутылку и посоветовал землекопу выспаться.
Ночью пьяный землекоп исполосовал ножом всю адеевскую юрту, сам пред еле успел выскочить. Землекопа отправили в милицию, но через день он вернулся: милиция не имела ни машин, чтобы отправлять всех пьяниц и хулиганов, ни барака, где бы они могли отбывать наказание, и задерживала только самых опасных.
Запросили прибавку тепловозные, экскаваторные и компрессорные машинисты.
— И вы туда же, за этим кулачьем! Вам-то, истовым пролетариям, не стыдно разграблять свое государство?! — встретил их Адеев. — Не дам грабить и вредить не дам!
— А кто грабит? — Машинисты оправдывали свои требования изменившимися к худшему условиями. Осенние песчаные ураганы сделали работу гораздо тяжелей. Постоянно осаждаемый затесавшимися на строительство рвачами, Адеев привык считать всех недовольных храпами и не захотел понять этих доводов.
Свою неудачу машинисты шумно отпраздновали в Храповке.
Ни с кем не переписывавшийся, Адеев вдруг получит сразу три письма со штемпелями ближайших участков.
Распечатал одно: «Если ты, жандарм, не уберешься с разъезда, мы тебе, держиморде, выпустим кишки». Распечатал другое: «Даем тебе сроку два дня — смотать манатки». Третье смял и неразорванным выбросил в корзину, но истопница принесла его разглаженным и положила поверх бумаг. Сердито раздернул и прочитал вслух сидевшему у него Усевичу: «Товарищ рабочком, тебя собираются искалечить. Берегись! Попадет ловко — и убить могут. Лучше тебе уехать, от души советую».
— Ты часто получаешь такие? — спросил Усевич.
— Сегодня первый раз. Как думаешь, кто писал это последнее? Друг, враг?
— Больше склонен думать, что друг. Сердечно написано: «От души» — и так далее. Не все ли равно кто, важно, насколько серьезны эти угрозы…
— Уходить, бежать? Дудки! — Адеев торопливо свернул и закурил громаднейшую цигарку. — Врагов у меня… Знают, что я затыкаю глотки. Леднев подначивает, потрафляет, вот на меня и прут. — Заплюнул не докуренную цигарку, кепкой разогнал волны дыма и опустил закружившуюся голову. — Ты построй-ка мне землянушку аршин шести с круглым накатом, дверь здоровую и пробой для замка.