Той же монетой платили и мещане им, а когда были деньги — гомерически пьянствовали вместе.
Так жил поселок, не зная судьбы своей, не зная завтрашнего дня, и, как остров, среди него стояло строгое хозяйство Захарки, полное порядка и уверенности.
III
Мировой судья, заседатель, адвокат и купчик из образованных заняли весь низ Захаркина дома.
Над головами гудел и гнулся потолок — там своя обычная трактирная жизнь. Захарка носил вниз бутылки, стаканы, жестянки с консервами. Для приезжих гостей он держал дорогие вина и закуски.
Мировой — было душно — сидел голый, в одних подштанниках, и зыбкий колышущийся живот перевалился через поясок, обвиснув на коленях, а на шее такой же зыбкой, жирной складкой лежал двойной подбородок.
— Захарка, распорядился?
— Зараз послал за Фенькой да за Гашкой с сестрой.
— Ты бы дочку прислал... ядовитая она у тебя.
Захарка спокойно расставлял бутылки, только мускулы щек играли да злой огонек прятался в глазах.
«В городе — семьи, а сюды на падаль понаехали, пакостники...» — но был почтителен, услужлив и предупредителен.
Заседателю, кроме того, что будет поить, кормить даром, даст еще взятку.
Но и взятку Захарка давал умело, заботясь о будущем, — отводил заседателя в пустую комнату, а за перегородкой ставил свидетелей, присутствия которых тот не подозревал.
— Да вот записку отошлешь Полынову, Николаю Николаевичу... Я что придумал, господа, — трудно поворачиваясь дебелым телом (по жирным складкам траурно трепетали тени мигающих свечей), сказал мировой, — надо будет соблазнить нашего инженера.
— Не пойдет.
— Семья.
— Что ж такое семья? Семья останется за линией отчуждения, а мы здесь вне сферы законов, обычаев и иных норм.
— Вроде как в безвоздушном пространстве...
— А ну, попробуйте... Лестно, конечно, — он человек культурный, образованный.
— Я, знаете ли, на деловую почву... Скажу: по делу, иначе не выманишь... хе-хе-хе...
И, помолчав, проговорил:
— Не люблю этаких чистеньких, в крахмалах, с чистенько выбритым лицом... милая жена… ребенок.
Потолок дрожал, гудел, падал смутный шум, голоса не то песни и смех, не то брань, вой и крики.
Приоткрылась дверь, и из коридора выглянули девицы.
— Идите, что ль, стали, как коровы, — сердито заговорил Захарка
Передняя вошла и сейчас же захихикала в рукав. Вторая нагло оглядела господ подернутыми, как черносливы, маслом глазами и бросила небрежно:
— Здрасте.
Третья с молоденьким, наивным, продолговато-печальным нежно загорелым лицом скромно стала у стены. Но когда купчик с замаслившимися глазками притянул к себе, развязно села к нему на колени и заговорила неожиданно густым, хриплым голосом:
— Ну, чаво? Как сало, расползся...
Все три были в уродливых широких ситцевых кофтах — по-городскому. И веяло от них крепким степным загаром, несло запахом кизяков и коровьего хлева.
Купчик захохотал.
— Нет, мне это больше всего нравится. Иван Вениаминыч, слышите, непосредственная натура, ей-богу! Ты чего же долго не приходила?
И опять раздался так не вяжущийся с этим милым, наивным, подернутым молодым загаром лицом хриплый голос:
— Покеда с коровами провозилась да полы побанила, а там спать лягла, завтра чем свет вставать...
— Нет... ха-ха-ха!.. положительно нравится — с коровами... ха-ха-ха!.. Иван Вениаминыч... ей-богу!.. Ведь вот у себя — берешь лихача, резиновые шины, рессоры, мчишься в Эльдорадо, там тебя встречают в газе, декольте, французские фразы, а сюда я насилу добрался — на лошадях полтораста верст, жара, пыль, мухи, было сдох, на линии поезда правильно не ходят, в четвертом классе ехал, можете себе представить... А здесь вот этакое непосредственное дитя степей прямо от коров и с запахом, да и все это Захаркино заведение представляется мне разбойничьим притоном... ха-ха-ха!.. Ей-богу, презанимательно, и не выдумаешь...
Инженер шел от станции, посвечивая ручным фонарем: было темно. Перебрался через ров и вал и пошел между смутно маячившими землянками, чувствуя себя в чужом царстве, где убого, мелко, ненужно.
Весь смысл жизни, весь смысл мира был в уютной, чистой, прекрасно обставленной, с книгами, роялем, картинами квартире, где самые дорогие существа. Второй круг составляла его служба, постройки и множество людей, связанных с этим, чему он отдавал все свои способности, свои силы, знание, уменье.
Дальше простирался, как эта темь, безграничный круг неведомых людей.