— В этих краях, — продолжал Непоседа, — человек иногда не знает, кто может пожаловать к нему в гости, поэтому весьма желательно получше рассмотреть их, прежде чем они успеют подойти ближе. Эта предосторожность особенно уместна теперь, когда идет война и канадец или минг могут забраться в хижину, не ожидая приглашения. Но Хаттер — превосходный часовой и чует опасность почти так же, как собака — дичь.
— Когда я увидел, как открыто стоит его замок, я подумал, что старик совсем не боится врагов, которые могут забрести на озеро. Впрочем, вряд ли это когда-нибудь случится: ведь озеро расположено далеко от дороги, ведущей к форту и поселению.
— Ах, Зверобой, я убедился, что человек находит врагов гораздо скорее, чем друзей. Просто страшно становится, когда вспомнишь, сколько бывает поводов нажить себе врага и как редко удается приобрести друга. Одни хватаются за томагавк [29] потому, что ты не разделяешь их мыслей; другие — потому, что ты предвосхищаешь их мысли. А я когда-то знал бродягу, который поссорился со своим приятелем потому только, что тот не считал его красивым. Ты, Зверобой, тоже не бог весть какой красавец, и, однако, с твоей стороны было бы очень неразумно сделаться моим врагом только потому, что я тебе об этом говорю.
— Я не желаю быть ни лучше, ни хуже того, каким я создан. Особой красоты во мне, быть может, и нет. По крайней мере, той красоты, о которой мечтают легкомысленные и тщеславные люди. Но надеюсь, что и я не совсем лишен привлекательности благодаря моему доброму поведению. Мало найдется мужчин более видных, чем ты, Непоседа, и я понимаю, что вряд ли кто-нибудь обратит на меня внимание там, где можно поглазеть на тебя. Но я не знаю, следует ли считать, что охотник не так ловко обращается с ружьем или добывает меньше дичи только потому, что он не останавливается у каждого родника на своем пути, чтобы полюбоваться на собственную физиономию в воде.
Непоседа громко расхохотался. Слишком беззаботный, чтобы предаваться размышлениям о своем явном физическом превосходстве над Зверобоем, Непоседа все же отлично сознавал это, и, когда такая мысль невзначай приходила ему в голову, она доставляла ему удовольствие.
— Нет, нет, Зверобой, ты не красавец и сам можешь в этом убедиться, если поглядишь за борт пироги! — воскликнул он. — Джуди скажет тебе прямо в лицо, только задень ее. Такого бойкого языка не отыскать ни у одной девушки в наших поселениях и даже за их пределами. Поэтому мой тебе совет: никогда не дразни Джудит! А Хетти можешь говорить что угодно, и она все выслушает кротко, как овечка. Нет уж, пусть лучше Джуди не высказывает тебе своего мнения о твоей наружности.
— Вряд ли, Непоседа, она может что-нибудь прибавить к твоим словам.
— Надеюсь, Зверобой, ты не обиделся на мое замечание: ведь я ничего дурного не имел в виду. Ты и сам знаешь, что не блещешь красотой. Почему бы приятелям не поболтать друг с другом о таких пустяках? Будь ты красавцем, я бы первый сказал тебе об этом к полному твоему удовольствию. А если бы Джуди сказала мне, что я безобразен, как смертный грех, я бы счел это за кокетство и не подумал бы поверить ей.
— Баловням природы легко шутить над такими вещами, Непоседа, хотя, быть может, для других это тяжеловато. Не отрицаю, мне иногда хочется быть покрасивей. Да, хочется, но я всегда успеваю подавить в себе это желание, подумав, как много есть людей с красивой внешностью, которым, однако, больше нечем похвастать. Не скрою, Непоседа, мне часто хотелось иметь более приятную внешность и походить на таких, как ты. Но я отгонял от себя эту мысль, вспоминая, насколько я счастливее многих. Ведь я мог бы уродиться хромым — и неспособным охотиться даже на белок; или слепым — и был бы в тягость себе самому и моим друзьям; или же глухим, то есть непригодным для войны и разведок, что я считаю обязанностью мужчины в тревожные времена. Да, да, признаюсь, не совсем приятно видеть, что другие красивее тебя, что их приветливее встречают и больше ценят. Но все это можно стерпеть, если человек смотрит своей беде прямо в глаза и знает, на что он способен и в чем его обязанности.
Непоседа, в общем, был добродушным малым, и смиренные слова товарища привели его совсем в другое настроение. Он пожалел о своих неосторожных намеках на внешность Зверобоя и поспешил объявить об этом с той неуклюжестью, которая отличает все повадки пограничных жителей.
— Я ничего дурного не хотел сказать, Зверобой, — молвил он просительным тоном, — и надеюсь, что ты забудешь мои слова. Если ты я не совсем красив, то все же у тебя такой вид, который говорит яснее ясного, что душа у тебя хорошая. Не скажу, что Джуди будет от тебя в восторге, так как это может вызвать в тебе надежды, которые кончатся разочарованием. Но ведь еще есть Хетти, она с удовольствием будет смотреть на тебя, как на всякого другого мужчину. Ты вдобавок такой степенный, положительный, что вряд ли станешь заботиться о мнении Джудит. Хотя она очень хорошенькая девушка, но так непостоянна, что мужчине нечего радоваться, если она случайно ему улыбнется. Я иногда думаю, что плутовка больше всего на свете любит себя.
— Если это так, Непоседа, то боюсь, что она ничем не отличается от королев, восседающих на тронах, и знатных дам из больших городов, — ответил Зверобой, с улыбкой оборачиваясь к товарищу, причем всякие следы неудовольствия исчезли с его честной, открытой физиономии. — Я даже не знаю ни одной делаварки, о которой ты не мог бы сказать то же самое… Но вот конец той длинной косы, о которой ты рассказывал, и Крысиная заводь должна быть недалеко.
Эта коса не уходила в глубь озера, а тянулась параллельно берегу, образуя глубокую уединенную заводь. Непоседа был уверен, что найдет здесь ковчег, который, стоя на якоре за деревьями, покрывавшими узкую косу, мог бы остаться незаметным для враждебного глаза в течение целого лета. В самом деле, место это было укрыто очень надежно. Судно, причаленное позади косы в глубине заводи, можно было бы увидеть только с одной стороны, а именно с берега, густо поросшего лесом, куда чужаки вряд ли могли забраться.
— Мы скоро увидим ковчег, — сказал Непоседа, в то время как пирога скользила вокруг дальней оконечности косы, где вода была так глубока, что казалась совсем черной. — Старый Том любит забираться в тростники, и через пять минут мы очутимся в его гнезде, хотя сам он, быть может, бродит среди своих капканов.
Марч оказался плохим пророком. Пирога обогнула косу, и взорам обоих путников открылась вся заводь. Однако они ничего не заметили. Безмятежная водная гладь изгибалась изящной волнистой линией; над ней тихо склонялись тростники и, как обычно, свисали деревья. Над всем господствовало умиротворяющее и величественное спокойствие пустыни. Любой поэт или художник пришел бы в восторг от этого пейзажа, только пе Гарри Непоседа, который сгорал от нетерпения поскорее встретить свою легкомысленную красавицу.
Пирога двигалась по зеркальной воде бесшумно: пограничные жители привыкли соблюдать осторожность в каждом своем движении. Суденышко, казалось, плыло в воздухе. В этот миг на узкой полосе земли, которая отделяла бухту от озера, хрустнула сухая ветка.
Оба искателя приключений встрепенулись. Каждый потянулся к своему ружью, которое всегда лежало под рукой.
— Для какой-нибудь зверушки это слишком тяжелый шаг, — прошептал Непоседа, — больше похоже, что идет человек.
— Нет, нет! — возразил Зверобой. — Это слишком тяжело для животного, но слишком легко для человека. Опусти весло в воду и подгони пирогу к берегу. Я сойду на землю и отрежу этой твари путь отступления обратно по косе, будь то минг или выхухоль.
Непоседа повиновался, и Зверобой вскоре высадился на берег. Бесшумно ступая в своих мокасинах, он пробирался по зарослям. Минуту спустя он уже был на самой середине узкой косы и не спеша приближался к ее оконечности; в такой чаще приходилось соблюдать величайшую осторожность. Когда Зверобой забрался в самую глубь зарослей, сухие ветви затрещали снова, и этот звук стал повторяться через короткие промежутки, как будто какое-то живое существо медленно шло вдоль по косе. Услышав треск ветвей, Непоседа отвел пирогу на середину бухты и схватил карабин, ожидая, что будет дальше. Последовала минута тревожного ожидания, а затем из чащи вышел благородный олень, величественной поступью приблизился к песчаному мысу и стал пить воду.