Через полчаса, хорошо заправившись и ощутив прилив новых сил, я вскрыл конверт и понял, почему почерк показался мне незнакомым. Письмо было от дяди Тома, а он не писал мне с той поры, как я учился в школе, и он тогда, надо отдать ему должное, непременно еще вкладывал в конверт почтовый перевод на пять или десять фунтов.
Дядя Том, засучив рукава, написал так:
Дорогой Берти!
Ты, конечно, удивишься, получив мое письмо. Я пишу тебе по просьбе твоей тети, которая пострадала в результате несчастного случая и теперь вынуждена носит руку на перевязи. Несчастье постигло ее в последние дни пребывания в Сомерсете в гостях у неких ее друзей Брискоу. Если я правильно понял, на вечеринке, где праздновали победу лошади полковника Брискоу в важных состязаниях, пробка, вылетев из бутылки, с такой силой ударила твою тетю по носу, что она потеряла равновесие, упала и повредила запястье.
Следующие три страницы были посвящены погоде, налогам (они очень не нравились дяде Тому) и последним приобретениям, обогатившим его коллекцию старинного серебра. В конце стоял постскриптум:
P.S. Твоя тетя просила послать тебе эту газетную вырезку.
Я не обнаружил никакой газетной вырезки и уже было решил, что дядя Том забыл вложить ее в конверт, как увидел клочок газеты на полу.
Я поднял его. Это была заметка из «Бридмутского Аргуса», издания, с которым слились в единое целое «Сомерсетский фермер» и «Вестник Южного края». Если вы помните, театральный обозреватель «Вестника» некогда поместил восторженную рецензию на выступление старой родственницы, исполнявшей в матросском костюме песенку «Все хорошенькие девушки любят моряка» на деревенском празднике в Мейден-Эгсфорде.
В заметке говорилось:
СЕНСАЦИЯ НА ЮБИЛЕЙНЫХ СКАЧКАХ
РЕШЕНИЕ СУДЕЙ
Вчера судейская коллегия — майор Уэлш, адмирал Шарп и сэр Эверард Бут — после продолжительного обсуждения вынесла решение относительно инцидента, произошедшего на юбилейных скачках и вызвавшего жаркие споры в спортивных кругах Бридмута-он-Си. Победу присудили лошади Симле, принадлежащей полковнику Брискоу. Выплаты по ставкам будут производиться в соответствии с данным решением судейской коллегии. Ходят слухи, что крупные суммы перейдут из рук в руки.
На этом месте я прервал чтение, поскольку письмо и заметка в газете заставили меня о многом задуматься. Стоит ли говорить, я всей душой сострадал тете Далии, когда представил себе трагическую сцену между ней и пробкой от шампанского. Мне тоже пришлось пережить нечто подобное во время одной пирушки в клубе «Трутни», и я могу засвидетельствовать, что человеку в подобной ситуации требуется призвать на помощь всю свою выдержку. Однако тете Далии послужит утешением мысль, что она таки сорвала солидный куш, и ей, к счастью, не придется тревожить дядю Тома, чтобы сохранить баланс семейного бюджета.
Итак, эта сторона дела исчерпала для меня свой интерес. Однако в том, что произошло на скачках, скрывалась какая-то тайна, и хотелось бы в нее проникнуть. Судя по всему, лошадь Кука, Потейто Чип, пришла первой, но была дисквалифицирована. Из-за какого-то недозволенного приема?
Обычно дисквалифицируют по этой причине. Я стал читать дальше.
События, конечно же, еще свежи в памяти наших читателей. Выйдя на финишную прямую, Симла и ее соперник шли вровень, далеко опережая всех остальных участников, и было ясно, что победителем станет один из них. Приближаясь к финишу, Симла вырвалась вперед на целый корпус, как вдруг на беговую дорожку выскочила черная с белыми разводами кошка, Симла шарахнулась и сбросила жокея.
Впоследствии выяснилось, что кошка принадлежит мистеру Куку, ее привезли на скачки в контейнере для лошадей вместе с его лошадью. Судьи сочли это обстоятельство решающим и, как мы уже сообщали, присудили победу лошади, выставленной полковником Брискоу. Мистеру Куку было выражено сожаление.
Ну уж, от меня он не дождался бы слов сочувствия. По-моему, старый жмот получил по заслугам. Пусть знает, нельзя быть извергом рода человеческого, от которого никому нет житья, и не поплатиться за это рано или поздно. Вспомните, что некто сказал о мельницах богов.[139]
Закурив сигарету после завтрака, я настроился на философский лад. Вошел Дживс убрать со стола, и я рассказал ему новости:
— Симла взяла приз на скачках, Дживс.
— В самом деле, сэр? Рад слышать.
— А тетя Далия получила удар по носу пробкой от шампанского.
— Сэр?
— Когда в доме у Брискоу праздновали победу.
— А, понимаю, сэр. Мучительное испытание, но, несомненно, чувство удовлетворения от удачных финансовых приобретений позволит миссис Траверс мужественно пережить его. Тон ее сообщения был бодрым?
— Письмо написал дядя Том. И вот что он приложил к своему посланию.
Я протянул Дживсу газетную вырезку, и содержание заметки вызвало у него глубокий интерес. Его бровь поднялась по крайней мере на одну шестнадцатую дюйма.
— Драматичный поворот событий, Дживс.
— Чрезвычайно, сэр. Но я не уверен, что в полной мере согласен с вердиктом судей.
— Нет?
— Я бы квалифицировал этот эпизод как стихийное бедствие.
— Слава Богу, не вы принимали решение. Страшно подумать, что натворила бы тетя Далия, сложись все иначе. Представляю себе, как она подкладывает ежей в постель майору Уэлшу и выливает из окна ведро воды на адмирала Шарпа и сэра Эверарда Бута, а в итоге ее приговаривают к двухнедельному тюремному заключению без права замены штрафом. Я бы не выдержал этого и через два дня свалился с нервным истощением. В Мейден-Эгсфорде и без того трудно было избежать нервного истощения, — продолжал рассуждать я, так как на меня нашел философский стих. — Вы когда-нибудь размышляете о жизни, Дживс?
— Случается, сэр, на досуге.
— И что вы о ней думаете? Вам не кажется, что порой у нее бывают странные заскоки?
— Можно и так сказать, сэр.
— Вся эта путаница, когда то-то и то-то кажется вам тем-то и тем-то, хотя на самом деле это вовсе не так. Вы меня понимаете?
— Не вполне, сэр.
— Возьмем простой пример. На первый взгляд Мейден-Эгсфорд казался типичной тихой гаванью. Вы согласны со мной?
— Да, сэр.
— Тишь да гладь да Божья благодать, домики, увитые жимолостью, всюду, куда ни кинешь взгляд, розовощекие деревенские жители. Вдруг маски сорваны, и жизнь в нем оборачивается настоящим адом. За миром и покоем нам пришлось убежать в Нью-Йорк, и только тут мы их обрели. Здешняя жизнь течет размеренно и безмятежно. Ничего не происходит. Разве нас ограбили?
— Нет, сэр.
— В нас стреляли какие-нибудь молодчики?
— Нет, сэр.
— «Нет, сэр» — точнее не скажешь. Мы не ведаем тревог. И я объясню вам, почему. Здесь нет теток. И прежде всего, нет моей тетки миссис Далии Траверс из Бринкли-Мэнор, Маркет-Снодсбери, Вустершир, от которой нас теперь отделяют три тысячи миль. Поймите меня правильно, Дживс. Я люблю родную старушенцию. Можно сказать даже, глубоко ее чту. Никто не станет утверждать, что с ней скучно. Но у нее нет моральных устоев. Она не делает различия между тем, что можно и чего нельзя. Если ей взбредет что-то в голову, она не спрашивает себя: «А как посмотрела бы на это Эмили Пост»,[140] и просто-напросто делает, что ей вздумается, как, например, в этой истории с кошкой. Знаете, в чем беда теток как класса?
— Нет, сэр.
— Они не джентльмены, — мрачно заключил я.
139
140