Из-за берёзового перелеска донеслись девичьи голоса. Старик замолчал. Прислушался. Недовольная гримаса передёрнула его щетинистое лицо.
— Ну, а дальше что? — торопил Харитон.
— Дальше-то… — Пастух всё ещё вслушивался в девичьи голоса. — Как и следовало ожидать, басмачи воспользовались непогодой. Нарушили границу. Мы по следу. Нагнали. Банда в десять сабель. Они заметили нас, обстреляли. Мы ответили залпом и сняли троих. И не раздумывая, с ходу врубились в банду. Их стало семь, нас трое. Но как рубились Николай и Сулейман!.. Через какие-то минуты и их только трое осталось.
«Молодцы! Добивай!» — кричу я.
А как глянул — за Николаем гонится басмач. А он, Николай, не видит, не оглянется назад: так увлёкся скачущим от него бандитом. Я на выручку… Но мой клинок позже коснулся шеи басмача, чем клинок басмача головы Николая… Как я сплоховал тогда…
— Дядя Егор, а в войну, — спрашивает Харитон, — а в Отечественную войну вы тоже в пограничных войсках служили?
— Нет. В пехоте. С автоматом от Москвы до Берлина прошёл.
— Ав каком звании?
— Как в каком звании? — удивился Егор. — В звании солдата. Солдат — великое звание…
IV
Из-за берёзового перелеска показались и вскоре подошли к костру три девушки в синих комбинезонах.
— Здравствуйте, дядя Егор.
— Здравствуйте, красавицы. Это наши механизаторы, — пояснил пастух Харитону, — да вот с утра мучаются — никак не могут завести мотор. Дело-то вроде бы не девичье…
Девчата покраснели, смущённо глядя на Харитона и позвякивающего удилами Орлика.
Харитон, ни слова не говоря, вскочил на коня, дал шпоры. На всём скаку ловко подхватил одну из девушек, не успевшую даже крикнуть, вскинул в седло и понёсся по взгорью, по сухмени, по траве белоусу к берёзовому перелеску.
— Ой! — вскрикнули оставшиеся девушки.
— Ловок! Ну и ловок, сорвиголова, — почёсывая затылок, хохотал старик, любуясь всадником…
Через полчаса за берёзовым перелеском, тарахтел трактор и раскатисто смеялись девчата.
Пастух играл на трубе, вскинутой к небу, — веселил разбредшееся по лесу за взгорьем своё чёрно-пёстрое стадо.
Глава пятая
I
Давно миновала земля вологодская с сосново-еловыми лесами и берёзовыми перелесками, полями и полянками, озёрами и реками. С заливными лугами и чащами. С рожью в рост человека, с пшеницей по грудь, да по пояс ячменями и овсами, и зелёными-зелёными в васильковом цвету льняными делянками. С рокотом тракторов и комбайнов в полях и рёвом машин-лесовозов в лесах.
Земля вологодская — родина красного клевера и травы тимофеевки.
Долго будет помнить, да и забудет ли когда Харитон свои родные места. Да и есть ли человек на земле, который может забыть тот порог, который переступил в первый раз, ту тропку или ступеньку крыльца, по которой сделал свой первый шаг. Тот дом или комнату, будь это в деревне или в городе, где он произнёс своё первое слово не совсем ещё ясно: м-ам-ма!
Нет, не забудет Харитон своих «Вешних вод». Не забудет реки Ужурги, где в летние дни он с утра до вечера не выходил из воды, купался, пока не посинеет, с такими же, как и он, ребятишками и отогревался вместе с ними на Лавном камне, что стоит посередине реки, будто русская печь, отшлифованный до блеска животами ребят.
Не забудет ни новой, ни старой мельницы на речке Павеньге с пудовыми щуками в омутах и шустрыми хариусами на быстринах и перекатах. Не забудет окрестных лесов с ягодами — черникой, брусникой, морошкой. Да с грибами груздями, рыжиками, подберёзовиками, волнушками и белянками.
Не забудет поле, вспаханное им вместе с Силой, Востроглазом и Тонкослухом.
Не забудет Овсяной полянки. Той полянки, которая сделала его пахарем. Не забудет своих друзей — немного озорных и отчаянных следопытов.
— Стой, Орлик, — остановил коня Харитон, прервав свои мысли, — кажется, мы не на шутку заблудились. — С волнением, удивлением и досадой глядя на место своего сегодняшнего ночлега под раскидистой елью, куда к полудню снова выехал он. — Кружим, будто заяц на гону. Срамота, да и только. — И, вооружившись компасом и картой, в который раз за третьи сутки начал определять своё место нахождения.