И они поцеловались.
— Простите нас, если мы невольно огорчили вас, — сказал старичок, подходя к Настасье Андреевне.
Все перецеловались, исключая учителя, стоявшего в продолжение всей сцены прижавшись в углу, и его жены, обильно проливавшей слезы.
— Да простит вас всех господь, и да снизойдет на ваши главы мир и тишина! — так заключил священник семейную сцену, после чего все свободнее вздохнули.
Приезд Петруши в деревню произвел всеобщую радость; даже Федор Андреич довольно ласково его принял, расспрашивал о его занятиях и жизни. Петруша вырос и возмужал в несколько месяцев, как его не видала Аня; он ей уже казался совершенным молодым человеком, а не тем Петрушей, с которым она любила бегать по саду и даже ссориться для разнообразия. Она вспомнила разговор на лодке, как Петруша доказывал, что, когда он поживет в городе, она к нему изменится: да, он был прав! Но Петруша так был рад возвращению своему в деревню, что Аня осталась для него всё той же Аней, и, только боясь гнева Настасьи Андреевны, он старался украдкой говорить с ней.
Накануне Нового года приехали гости к Петруше: Федя, бывший товарищ его детства, и Танечка, воспитанница Фединой матери.
После длинного и скучного обеда, в отсутствие Федора Андреича, удалившегося отдыхать в свой кабинет, Петруша упросил Настасью Андреевну сыграть вальс, и под тихие звуки, чтоб не разбудить хозяина, две юные пары закружились по зале. Старичок, Селивестр Федорыч и его жена были зрителями.
Петруша, кружась с Аней, тихо разговаривал.
Но вдруг танцы прекратились. В дверях стоял Федор Андреич и глядел на танцующих.
— Продолжайте, продолжайте! — сказал он довольно весело и сел на стул.
Заслышав голос брата, Настасья Андреевна прекратила игру: танцующие, начавшие было вновь кружиться, тотчас же остановились.
— Зачем остановилась? играй, — заметил ей брат и, взяв Танечку от Феди, сделал круг вальса.
Всё остолбенело от удивления и не верило глазам. И когда он посадил Танечку на место, отвесив ей низкий поклон, старичок засмеялся.
— Чего вы смеетесь? вы, кажется, в самом деле считаете меня стариком. Сыграйте-ка, сестрица, мазурку… знаете, старинную: по той мне легче.
И, взяв Аню, он пустился выплясывать со всеми старинными ухватками, становился на колени, вывертывался из ее рук.
Со всех сторон сыпались восклицания удивления.
— Живей, живей! — топая ногами и каблуками и носясь по зале, твердил Федор Андреич.
Угрюмое лицо его мало смягчилось, он скорее был неприятен в своей ненатуральной веселости. При окончании фигуры он приподнял Аню за талию и, прокружив ее в воздухе, посадил на стул, а сам, бросившись возле и вытирая платком лицо, сказал задыхаясь:
— Уф, устал! — и, обратись к учителю, повелительным голосом прибавил:- Ну что же, берите даму.
Селивестр Федорыч засмеялся и искал глазами, где бы найти даму; но две дамы имели уже кавалеров, оставалась одна его жена.
— Что же, начинайте! — повторил Федор Андреич шутливо. — Берите вашу жену.
— Ну а я уж один потанцую, — смеясь, сказал старичок, и, выступив на средину залы и приподымая свой халат, как дамы платье, он неповоротливо вертелся перед сухой фигурой учителя, тащившего нехотя за собой свою жену, которая, конфузясь, пятилась назад.
Смех раздался в зале. Старичок притряхивал плечами и прищелкивал языком. Федор Андреич приказал зажечь старинные канделябры, стоявшие вечно в гостиной, на ломберных столах; свечи в них с незапамятных времен не зажигались и только каждый год подвергались омовению. Мрачная зала осветилась и наполнилась музыкой, смешанной с говором, шарканьем и смехом. Вся дворня сбежалась в переднюю и глядела с удивлением на господ и залу, в которой, с тех пор как она была выстроена, в первый раз раздались смех, говор и танцы. Федор Андреич приказал даже подать какое-нибудь угощение для танцующих, а для себя, старичка и учителя — вина, и, расхаживая по зале, угощал всех. Если Настасья Андреевна уставала играть, он сочинял в антрактах разные игры.
Пробило двенадцать часов: начались поздравления и целования. Федор Андреич со всеми перецеловался, даже с учителем и его женой.
Ужин был шумный и поздно встали из-за стола. Прощаясь с Аней, Федор Андреич спросил:
— Вам было весело сегодня?
— Да-с; благодарю вас! — отвечала Аня и с жаром поцеловала его в щеку, а он, взяв ее голову в обе руки, осыпал поцелуями. Петруша стоял возле, ожидая очереди проститься с Федором Андреичем, который и его удостоил поцелуем.
Первый день, с тех пор как Аня поселилась в доме Федора Андреича, она ложилась спать такой счастливой и веселой, что долго не могла заснуть от волненья.
На другое утро мрачность вступила в свои права, и Федор Андреич по-прежнему хмурил брови.
Глава X
Долг. — Прогулка
Праздники прошли быстро. Петруша должен был ехать в город. При прощанье он объявил о своем долге Настасье Андреевне, у которой ужас и гнев были первым порывом; но мольбы и отчаяние Петруши смягчили ее, и она обещала ходатайствовать за него у своего брата, потому что у ней самой в руках не было ни гроша.
Прощанье Петруши с Аней было трогательно: они плакали оба, клялись думать каждую минуту друг о друге и расстались до следующего праздника.
Уныние настало в доме после отъезда Петруши. Аня часто плакала.
Настасья Андреевна, как ни сбиралась объявить тайну Петруши своему брату, не находила удобной минуты; но, получив письмо от Петруши, где он просил ее поспешить высылкою денег, она решилась сказать всё брату, несмотря на его недовольное лицо в тот вечер.
Он играл с Аней в шашки, старичок следил за игрой, а Настасья Андреевна вязала чулок.
— Братец… — начала она нетвердым голосом. — Петруша, уезжая, просил меня…
— О чем? — не отрывая глаз от игры, спросил ее брат.
Настасья Андреевна с минуту помолчала и наконец сказала:
— Просить у вас прощенья.
— В чем? — и, взяв шашку, он прибавил, обращаясь к Ане:- Прозевали!
— Он очень, очень раскаивается и дал мне слово никогда этого не делать.
— Опять!.. Ну, вы просто рассеянно играете! — хмурясь, сказал Федор Андреич Ане и продолжал: — В чем же он раскаивался?
— Он не виноват: приятели…
— Верно, уж долги появились? — перебил сестру Федор Андреич.
— Не сердитесь, братец; я его жестоко бранила.
— Хорошо, хорошо! — недоверчиво произнес Федор Андреич и спросил:- А сколько?
Настасья Андреевна нетвердым голосом произнесла:
— Триста!
Аня и старичок с ужасом переглянулись.
— Гм… каково?.. У меня нет денег платить за него долги, и так он дорого стоит, — покойно и решительно отвечал Федор Андреич и, обратись к Ане, прибавил: — Ну-с, о чем вы думаете?
Аня поспешно подвинула шашку.
— Братец, он дал расписку, и срок кончился, — тоскливо заметила Настасья Андреевна после некоторого молчания.
— Мне-то что за дело! вольно мальчишке верить.
— Это будет пятно на его чести.
— Кто велел ему ее пятнать!
Холодность, с какою говорил Федор Андреич, отняла всякую надежду у сестры; она пришла в отчаяние.
— Братец, я прошу эти деньги дать для меня; неужели вы мне откажете?
— Откажу, потому что вы их просите на баловство и поощрение мотовства…
И, горячась, он продолжал:
— Да скажите мне, пожалуйста, вы просили у нашей покойной мачехи для меня денег? давала она мне столько, как я ему даю на содержание, а?
— Он молод и в первый раз… — заметил старичок.
— Я тоже был молод, однако никому не давал расписок.
— Может быть, дурные товарищи, — опять сказал старичок.
— И у меня были тоже товарищи… Впрочем, напрасно его оправдывать… Мне всё равно… Я сказал ему, что не буду за него платить долгов, когда привез его в город, и не заплачу.