Елена Сергеевна не дожила до «полного» «Мастера и Маргариты» — в России роман вышел в 1973 году, — но полного «Мастера» она мне показывала на французском, немецком, английском, чешском. Так что эта героическая женщина сдержала свою клятву.
Сколько раз я был у Елены Сергеевны? Не знаю... К сожалению, я не все записывал после наших встреч. Помню, конечно, как она внимательно следила за моей работой над статьей «М. А. Булгаков и “Дни Турбиных”». Она предоставила мне выписки из своего дневника, касающиеся пьесы «Батум». Да и вообще она очень ждала этой публикации — ведь был март 1969 года, отношение к Булгакову было противоречивым.
Помню, как я принес журнал «Огонек» с публикацией этой статьи. Елена Сергеевна порадовалась вместе со мной: она-то хорошо знала от меня, что статья несколько раз «слетала» со страниц «Огонька» и мне приходилось дважды бывать по этому поводу в ЦК КПСС, доказывать, убеждать, спорить... Как раз в тот момент, когда мы радовались публикации, раздался телефонный звонок. Елена Сергеевна подошла к аппарату. Звонил В. Каверин. Я стал невольным свидетелем разговора. Обычно стараешься не прислушиваться к телефонным разговорам, мало ли какие тайны можешь узнать... Но тут дверь открыта: чувствовалось, разговор шел о статье, к тому же В. Каверин упрекал Елену Сергеевну, конечно, в ироническом тоне, в том, что у нее появился еще один защитник. В гордой самонадеянности я подумал, что защитник — это я, автор статьи. Но вскоре я понял, что защитник М. А. Булгакова — так прочитал мою статью в «Огоньке» В. Каверин — это Сталин... Вовсе так не думал, цитируя известные слова Сталина о «Днях Турбиных» и столь же известный разговор между Сталиным и Булгаковым по телефону. Но вот, оказывается, можно было прочитать статью и таким образом. Елена Сергеевна никак не прокомментировала телефонный разговор с В. Кавериным, но я понял, что радоваться нечему: М. А. Булгаков, его личность, его судьба, его творчество становилось ристалищем для литературных столкновений. Так оно и вышло...
И публикация «Дневников» — это то же самое ристалище, это битва за подлинного Булгакова, за восстановление сложной, драматической его судьбы. И кому, как не Елене Сергеевне, которая была рядом с ним в самые тяжелые, пожалуй, годы, когда все написанное не «шло» ни в театре, ни в издательствах, когда тяжелый меч репрессий вот-вот должен был опуститься и на голову художника, не радоваться первым положительным статьям о Булгакове. По записям Елены Сергеевны можно почувствовать его и ее настроение: в такой-то день арестован артист МХАТа, в такой-то день умер от разрыва сердца Орджоникидзе, арестована жена близкого друга-художника... Все это вселяет тревогу, все это добавляет горечи к тому, что они уже лично испытали.
Но есть и другое: Елена Сергеевна просто довольна, что «покачнулось» положение Киршона, Авербаха, Афиногенова — главных гонителей Булгакова, просто радуется, узнав, что «слетел» со своего высокого поста О. Литовский. В «Советском искусстве» сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте (С. 152).
И какое горькое разочарование она испытала, когда через некоторое время записывала: «Пришли Марков и Виленкин. Старались доказать, что сейчас все по-иному. М. А. отвечал, что раз Литовский опять выплыл, опять получил место и чин — все будет по-старому. Литовский — это символ» — это произошло 28 сентября, почти через четыре месяца после первой записи.
А читаешь «Дневники», прослеживаешь творческую историю пьесы «Батум», не перестаешь удивляться человеческой низости, а порой и подлости людей, которые только что превозносили пьесу, называли ее гениальной; со всех концов страны театры обращались с предложением поставить ее к 60-летию Сталина, а потом, когда «наверху» пьеса не понравилась (руководителям третьего ранга сообщили, почему пьеса не понравилась), телефон вдруг замолчал, наступила в доме мертвая тишина. И лишь самые близкие, родные и друзья, выражали сочувствие и говорили слова поддержки. Кто не испытывал это на себе... И Елена Сергеевна лаконично констатировала эти факты, но за этой лаконичностью раскрывается глубочайшая трагедия творческой личности и той, которая как личное воспринимала все, что с Булгаковым происходило.