М. А. Булгаков — Н. А. Булгаковой-Земской. [Конец мая 1921 г.][33]
(Из Владикавказа в Москву)
Дорогая Надя,
сегодня я уезжаю в Тифлис — Батум. Тася пока остается во Владикавказе. Выезжаю спешно, пишу коротко.
Если «Парижских» примут без переделок, пусть ставят. Обрабатывать в «Маске» пьесу не разрешаю, поэтому возьми ее обратно, если не подойдет.
Редакционная поправка:
во II акте фраза Анатоля Шоннара: «Да, я голодный как собака, с утра ничего не ел» заменяется фразой: «Да, ты не можешь представить, до чего я голоден. У меня живот совсем пустой...»
Имя Анатоль Шоннар заменяется: Жак Шоннар.
В первом акте в Марсельезе куплет от слов «Голодные, упорные...» и кончая «уберем с лица земли» — вон.
В III-м акте фраза Лекруа:
«Но как ловко я его срезал. Умер, не пикнув, и себе такой же смерти желаю» заменяется:
«А хорошо я командира взвода подстрелил... Как сноп упал.
Дай Бог каждому из нас так помереть...»
В случае отсутствия известий от меня больше полугода, начиная с момента получения тобой этого письма, брось рукописи в печку[34].
Все пьесы, «Зеленый змий», «Недуг» и т. д. Все это хлам. И конечно в первую голову аутодафе «Парижск[ие]»[35], если они не пойдут.
В случае появления в Москве Таси, не откажи в родственном приеме и совете на первое время по устройству ее дел.
Константину привет. Всем. Сколько времени проезжу, не знаю.
Целую тебя, дорогая Надя.
Михаил.
Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 35. 1976. № 5. Письма. Печатается по машинописной копии (ОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 22. Л. 13).
М. А. Булгаков — Н. А. Булгаковой-Земской. 2 июня 1921 г.
Тифлис Дворцовая № 6 Номера «Пале-Рояль» (№ 15)
Дорогие Костя и Надя, вызываю к себе Тасю из Влад[икавказа] и с ней уезжаю в Батум[36], как только она приедет и как только будет возможность. Может быть, окажусь в Крыму...
«Турбиных» переделываю в большую драму. Поэтому их в печку. «Парижские» (с переименованием Анатоля в Жака) если взяли уже для постановки — прекрасно, пусть идет как торжественн[ый] спектакль к празднеству какому-нибудь. Как пьеса они никуда. Не взяли — еще лучше. В печку, конечно.
Они как можно скорей должны отслужить свой срок. Но на переделки не очень согласен. Впрочем, на небольшие разве. Это на усмотрение Нади. Черт с ним.
Целую всех. Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну и судьба![37] Ну и судьба!
Приписка жене: Перешли это письмо Наде заказным.
Целую всех.
Михаил.
Москва
Пречистенка
угол Обухова № 24
Никол. Михайл.
Покровскому для Надежды.
Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 35. 1976. № 5. Затем: Письма. Печатается и датируется по автографу (ОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 22. Л. 2).
М. А. Булгаков — Н. А. Булгаковой-Земской. 23 октября 1921 г.
Москва
Милая Надя[38],
как живешь? Не писал тебе до сих пор, потому что очень уставал. Все откладывал корреспонденцию. Как твое здоровье? Как Андрей? Напомни ему, пожалуйста, чтобы он не забыл «нахлестать сапогами морду сапожнику» (собственное его выражение). Если нахлестал уже — хорошо сделал, потому что сапоги действительно дрянь.
Ну-с, это шуточки. Игривый тон моего письма объясняется желанием заглушить тот ужас, который я испытываю при мысли о наступающей зиме. Впрочем, Бог не выдаст. Может, помрем, а может, и нет. Работы у меня гибель. Толку от нее пока немного. Но, может, дальше будет лучше. Напрягаю всю энергию, и, действительно, кой-какие результатишки получаются.
Подробней напишу в следующем письме. Уж очень устал. Бегаешь как собака, а питаешься только картошкой.
Пиши, пожалуйста, на адрес дяди Коли. Целую тебя и Андрея крепко.
Тася тоже.
Любящий Михаил.
P. S.
Стихи:
33
В комментариях Н. А. Земской отмечается, что письмо написано карандашом, без даты. Судя по дате следующего письма (2 июня 1921 г.), оно относится к концу мая 1921 г.
34
В тех же комментариях Н. А. Земская указывает: «После слов: “брось рукописи в печку” — зачеркнуто несколько слов, но можно легко прочитать: за исключением, пожалуй, “Первый цвет”».
35
Булгаков связывал с этой пьесой определенные надежды, тем более что 8 мая 1921 г. владикавказская газета «Коммунист» сообщила, что пьеса «Парижские коммунары» намечена к постановке в Москве. Однако Булгаков не согласился на переделку пьесы, и Н. А. Земская забрала ее из Масткомдрама.
36
Выехав в Тифлис в конце мая 1921 г., Булгаков вызвал туда же жену, а через некоторое время, после неудачных попыток опубликовать свои работы или поставить их в театре, отбыл вместе с ней в Батум. Но и здесь Булгаков не смог найти работу, попытки же опубликовать что-либо в местных газетах не увенчались успехом. Свидетельств об этом коротком отрезке жизни Булгакова осталось немного, но они все же есть. Любопытная запись имеется в дневнике Е. С. Булгаковой от 13 апреля 1935 г. Она записала: «...Жена Мандельштама вспоминала, как видела Мишу в Батуме лет 14 тому назад, как он шел с мешком на плечах. Это из того периода, когда он бедствовал и продавал керосинку на базаре».
Наиболее достоверными, конечно, являются свидетельства самого Булгакова об этом времени. В «Записках на манжетах» он так отразит свои переживания в Батуме: «На обточенных соленой водой голышах лежу как мертвый. От голода ослабел совсем. С утра начинает до поздней ночи болеть голова... Запас сил имеет предел. Их больше нет. Я голоден, я сломлен! В мозгу у меня нет крови. Я слаб и боязлив. Но здесь я больше не останусь... Домой... Домой! В Москву!..»
37
В примечаниях Н. А. Земской записано: «Письмо переслано через Владикавказ, через жену Мих. Аф. — Татьяну Николаевну». Сохранилась и приписка-письмо Татьяны Николаевны следующего содержания:
«11 июня 1921 г. 3 ночи.
Милые Надя и Костя, пересылаю Вам Мишино письмо, через два часа уезжаю к Мише в Тифлис.
Целую Вас крепко и от души, желаю всего хорошего.
Ваша Тася».
38
Письмо направлено из Москвы в Киев, где в это время проживала Н. А. Земская с мужем.
О передвижении Булгакова с Кавказа в Киев, а из Киева в Москву говорится в письмах Н. А. Земской своему мужу А. М. Земскому (из Киева в Москву). Вот некоторые выдержки из этих писем:
«Киев 18/IX-21.
[...] У Воскресенских [Иван Павлович Воскресенский — второй муж матери М. А. Булгакова. —
Киев, 23/IX-21
[...] Дорогой Андрик, теперь ты будешь иметь удовольствие видеть в Москве и Мишу. Таким образом, Тася, наконец, его дождалась и моральная забота о ней с тебя снимается. Где она живет? Она писала, что собирается переехать к тебе. Мише тоже, должно быть, придется остановиться у тебя...
[...] А новая комбинация с мукой такая: у Миши с Тасей ничего нет, и как они будут жить в Москве, пока Михаил устроится, я не представляю. Приходится поэтому отдать им половину того, что мы получили от мамы (ржаной муки). Мама тоже сторонница этой комбинации...
27/IX-21
[...] Где остановился Миша? Если у тебя, то не трать своих сил на устройство их дел, а лечись, лечись, лечись. Пусть Миша впрыскивает тебе мышьяк. Может быть, ширму достанете как-нибудь при помощи дяди. Что это за вливание ты хотел делать? Не делай, ради бога, никаких вливаний, не посоветовавшись с дядьками и Мишей...» [А. М. Земской в то время болел малокровием и малярией —
Об этом периоде жизни М. А. Булгакова его сестра Н. А. Земская пишет: «Приехав в Москву в сентябре 1921 года, без денег, без вещей и без крова, Михаил Афанасьевич одно время жил в Тихомировском студенческом общежитии, куда его на время устроил студент-медик, друг семьи Булгаковых, Николай Леонидович Гладыревский. Но оставаться там долго было нельзя, и Михаил Афанасьевич переселился в комнату к А. М. Земскому, где Андрей Михайлович его прописал. Некоторое время они прожили вместе, затем Андрей Михайлович уехал к жене в Киев, оставив комнату за собой. Михаил Афанасьевич вынес много атак и неприятных разговоров с членами правления, пытавшимися выписать Андрея Михайловича и Михаила Афанасьевича. В конце концов «отцепились». Земских выписали, а Михаил Афанасьевич остался на правах постоянного жильца. С ним жила и была прописана и его жена — Татьяна Николаевна. В своих письмах и рассказах Михаил Афанасьевич часто называет эту квартиру «проклятая квартира № 50...».
Квартирные переживания поселили в душе Михаила Афанасьевича ненависть на всю жизнь к управдомам, которых он неоднократно описывает в ряде произведений как некую особую человеческую разновидность...»