Итак, напишите спешно, когда навестите Москву и где остановитесь. «Мольер» мой разрешен. Сперва Москва и Ленинград только, затем и повсеместно (литера «Б»). Приятная новость. Знатной путешественнице Людмиле Николаевне привет.
Жду Вашего ответа.
Ваш М. Булгаков.
P. S. Сейчас иду жаловаться, телефон испорчен, и не чинят. Пишу это на тот предмет, что если приедете, а он еще работать не будет, то дайте знать о своем появлении иным каким-нибудь почтово-телеграфным образом. Приятно мне — провинциалу полюбоваться трубкой и чемоданом туриста.
М. Б.
Памир. 1987. № 8. Затем: Письма. Печатается и датируется по второму изданию.
М. А. Булгаков — П. С. Попову. 26 октября 1931 г.[212]
Москва
Дорогой Павел Сергеевич, только что получил Ваше письмо от 24.X. Очень обрадовался.
Во-первых, все-таки в «десятках экземпляров», а не «экземпляр...ах»[213]. Ах, будьте упрямы и пишите, как писали до сих пор!
Но «ов» ли, «ах» ли, нет десятков! Мало отпечатал. Несмотря на это, приложу все старания к тому, чтобы Вас ознакомить с этим безмерно утомившим меня произведением искусства.
Второе: убили Вы меня бумагой, на которой пишете! Ай, хороша бумага! И вот, изволите ли видеть, на какой Вам приходится отвечать! Да еще карандашом. Чернила у меня совершенно несносные. И я бы на месте Михаила Васильевича в том же письме к генералу-поручику И. И. Шувалову воспел вместе со стеклом за компанию и письменные принадлежности.
«Не меньше польза в них, не меньше в них краса!»[214]
А мне, ох, как нужны они. На днях вплотную придется приниматься за гениального деда Анны Ильиничны[215]. Вообще дела сверх головы, а ничего не успеваешь и по пустякам разбиваешься, и переписка запущена позорно. Переутомление, проклятые житейские заботы!
Собирался вчера уехать в Ленинград, пользуясь паузой в МХТ, но получил открытку, в коей мне предлагается явиться завтра в Военный Комиссариат. Полагаю, что это переосвидетельствование. Надо полагать, что придется сидеть, как я уже сидел весною, в одном белье и отвечать комиссии на вопросы, не имеющие никакого отношения ни к Мольеру, ни к парикам, ни к шпагам, испытывать чувство тяжкой тоски. О Праведный Боже, до чего же я не нужен ни в каких комиссариатах. Надеюсь, впрочем, что станет ясно, что я мыслим только на сцене, и дадут мне чистую и отпустят вместе с моим больным телом и душу на покаяние!
Думаю перенести поездку в Ленинград на ноябрь.
В Вашем письме нет адреса. Позвонил Тате[216], и та сказала что-то, что не внушает доверия:
Тярлево? Есть такое место? Ну что ж поделаешь, пишу в Тярлево.
Если у Вас худо с финансами, я прошу Вас телеграфировать мне.
Коля[217] живет пристойно, но простудился на днях.
«Мольер» мой получил литеру «Б» (разрешение на повсеместное исполнение).
Привет Анне Ильиничне! От Любови Евгеньевны привет!
Жду Вашего ответа, адреса, жму руку.
Ваш М. Булгаков.
Б. Пироговская 35а кв. 6 (как совершенно справедливо Вы и пишете).
Театр. 1981. № 5. Затем: Письма. Печатается и датируется по автографу (ОР РГБ. Ф. 218. К. 1269. Ед. хр. 4).
М. А. Булгаков — Е. И. Замятину. 31 октября 1931 г.
Москва
Дорогой Агасфер![218]
Когда приедете в Москву, дайте мне знать о своем появлении и местопребывании, каким Вам понравится способом — хотя бы, скажем, запиской в МХТ, ибо телефон мой — сволочь — не подает никаких признаков жизни.
Из трех эм’ов в Москве остались, увы, только два — Михаил и Мольер[219].
Что касается Людмилы Николаевны, то я поздравляю ее с интересной партией. Она может петь куплет:
Итак, семейству Агасферовых привет!
Ваш М. Булгаков
Памир. 1987. № 8. Затем: Письма. Печатается и датируется по второму изданию.
М. А. Булгаков — К. С. Станиславскому. 31 декабря 1931 г.
Дорогой Константин Сергеевич!
Я на другой же день после репетиции вечеринки в «Мертвых душах»[220] хотел написать это письмо, но, во-первых, стеснялся, а во-вторых, не был связан с Театром (простужен).
Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует театральное волшебство!
212
Попов Павел Сергеевич (1892–1956), первый биограф М. А. Булгакова. Был дружен с Михаилом Афанасьевичем до последних дней жизни писателя. По свидетельству Е. С. Булгаковой, которая очень хорошо помнила и часто фиксировала рассказы Михаила Афанасьевича о тех или иных событиях, знакомство их состоялось в 1926 г. при необычных обстоятельствах. П. С. Попов, будучи уже в то время действительным членом Государственной академии художественных наук (с 1923 г.), при первой же встрече с Булгаковым предложил себя в качестве его биографа. Булгаков принял предложение, и с этого момента их отношения с каждым годом становились все более тесными и доверительными. Переписка их носила откровенный характер и даже в весьма сложные тридцатые годы. Сохраненная П. С. Поповым большая часть писем Булгакова по сути представляет собой существенную страницу автобиографии писателя. После смерти Булгакова П. С. Попов был включен в состав комиссии по литературному наследию писателя, которую возглавил А. А. Фадеев. По поручению комиссии П. С. Попов подготовил первый «очерк биографии» Булгакова, который, на наш взгляд, не утратил научной ценности и поэтому впервые публикуется в данной работе.
213
В письме Булгакову от 24 октября 1931 г. П. С. Попов писал:
«Меня не удовлетворила прилагаемая краткая информация о московском чтении, а только «раззадорила». Как бы прочитать эту инсценировку? Ведь она вероятно отремингтонирована в десятках экземпляров? А[нна] И[льинична], подсматривающая через плечо, заявила, что она в последней фразе написала бы экземплярах. Ох, трудно сговориться с писателями и их родственниками и родственницами. В начале ноября А[нна] И[льинична] будет в Москве, м[ожет] б[ыть], ей удастся получить у Вас экземплярчик на благое просвещение? Вы знаете — я Вас каждый вечер вспоминаю при обстоятельствах, которые отнюдь на это всецело не уполномачивают: занимаюсь я в некоем институте, помещающемся в обширном дворце б. Шувалова, там и концертный зал, и фойе, и всякая штука. И выхожу я покурить в обширные коридоры, где играют в шахматы и в биллиард. И начинает хотеться подвигать самому шарами, и почему-то думаю — вот бы с Вами поиграть! Вы бы с аппетитом играли. А когда вхожу в обширный вестибюль, то декламирую про себя: «Неправо о вещах те думают, Шувалов, которые стекло чтут ниже минералов». Таких реминисценций в Москве нет».
214
Стихотворение М. В. Ломоносова «Письмо о пользе Стекла...» начинается следующими строками:
215
Анна Ильинична Толстая — внучка Л. Толстого, жена П. С. Попова. В это время Булгаков начал работать над инсценировкой «Войны и мира».
217
Коля — Николай Николаевич Лямин (1892–1941?) — друг М. Булгакова, специалист по романским литературам, познакомились в 1924 году. Недавно опубликованы письма Н. Н. Лямина к М. Булгакову (см.: Творчество Михаила Булгакова. Кн. 3).
218
Агасфер — герой средневековых сказаний, осужденный богом на вечную жизнь в скитании за то, что не дал Христу отдохнуть у порога своего дома по пути на Голгофу.
В письме к Булгакову от 28 октября 1931 г. Е. И. Замятин грустно острил: «[...] Стало быть, Вы поступаете в драматурги, а я в Агасферы». Это было, по сути, прощание товарищей по перу и по несчастью, поскольку Замятину суждено было через две недели покинуть Россию и, как они понимали, навсегда (умер Замятин на чужбине в 1937 г.).
219
Это ответная реплика Булгакова на поздравления Замятина («Итак, — восклицал он в том же письме, — ура трем Эм — Михаилу, Максиму и Мольеру!»). Булгаков сожалел, что Максим Горький, активно помогавший и ему, и Замятину в решении жизненных проблем, уже находился к тому времени в Сорренто.
220
Инсценировку «Мертвых душ» М. Булгаков закончил в конце ноября 1930 года, в декабре приступили к репетициям. По воспоминаниям Л. Е. Белозерской, Булгаков «принимал участие в выпуске спектакля в качестве режиссера-ассистента».