Тем временем войска, отдохнув, опять в бой; короли подчас еле-еле успевают по своим местам разъехаться.
Ну, жили долго короли, наконец умерли, стали править их законные наследники. Правят, правят, а война своим чередом идет себе. Опять, – как свалятся войска передохнуть на малое время, – короли шмыг друг к другу – потолковать.
Один говорит: «Да что это мы все воюем?» А другой: «Видно, судьба; страны наши рядом, вплотную, граница, как ниточка тонкая, разве ниточка может сдержать? Вот если бы…» Не договорились, как уж опять на границе бои загудели, едва-едва удавалось королям к своим местам прошмыгнуть.
Долго ли, коротко ли, умерли и эти короли. Ихние молодые наследники стали править. А война все себе идет. И стало уж народу как бы маловато. Положим – меньше народу, меньше хлеба едят, а все-таки скучно, и молодые короли стали подумывать жизнь переменить. Молодые смелые, чего, от роду не видано, – они все-таки мечтают. Как в первый раз улучили минутку, съехались, один, не теряя времени, говорит: «И чего мы все воюем? Нельзя ли так устроить, чтоб и без войны пожить?» А другой сейчас же: «Я, говорит, и сам об этом уже девять лет мечтаю. Это все оттого, что живем, а граница, как ниточка тонкая. Разве есть возможность удержаться? Если что придумать, – другое дело…»
Сейчас же наскоро стали придумывать, закипели тем временем бои на границах, придворные королей разыскивают, но они и в ус не дуют: молодые, смелые. Пусть, говорят, хоть там что угодно, дела эти привычные, а мы, пока своего совета не кончим, с места не сдвинемся.
Неизвестно, как бы это обернулось, да благо короли скоро все обдумали, во всем согласились, тут же велели написать бумагу подробную, оба под ней подписались и скрепили семьюдесятью печатями на вечные времена.
А тут как после этой бумаги должна была наступить перемена жизни, то и своих мест благополучно достичь королям оказалось плевое дело.
Придумали все же короли вот что.
У одного королевства-полземли, у другого – полземли. Но у каждого та половина его королевства, что ближе к границе-ниточке, совсем не считается; там и домов нет, и трава не растет, а только войска воюют. Граница-ниточка между ними незаметная, а с обеих сторон по полкоролевства воюют себе да и воюют, – столько лет. Так вот и решились короли: махнем мы рукой на эти наши половины. Все равно они нам ни к чему. Трава не растет, земля не родит, люди либо бьются, либо битые лежат, что там! А лучше мы сведем людей, какие остались, в задние наши королевства и выстроим по высоченной меднокаменной стене, чтобы обе шли от моря и до моря, вгладь; между стенами военная земля толстым пустырем ляжет, ничья, без травы, без людей, с одними мертвецами. Зверья там давно никакого нет, пускай ее; уж такая граница, в два полкоролевства, за двумя стенами, – не прежняя ниточка нарисованная. Через нее народы друг друга не увидят, значит, и воевать не снимутся. Сейчас же войска отозвать, что остались, разоружить, поставить на работу, – стену строить. А потом те на военной службе будут считаться, кто вдоль стены останется – стену сторожить. Дело нетрудное: если кто и без ноги, без руки, – справится.
Были два вопроса; первый вопрос: а ну как на аэропланах через стены преступно полетят? Или по морям вздумают объезжать? Сотню казнишь, другую, а все-таки будет повадка. Нельзя ли в корне пресечь?
Подумали, увидели: можно пресечь. Все аэропланы уничтожить и, кто знал, как их строить, сразу же казнить. Так мало-помалу и забудется это дело. Корабли тоже сжечь, и уже за дальнейшим следить неусыпно.
Тут второй вопрос: королям-то надо же когда видеться? Решили оставить по яхточке для своего употребления, а на них, чтобы самые верные, старые люди.
Так сделать – не попадет человек с моря ни в чужую страну, ни в пустырь. И будет хорошо.
Короли, хоть и молодые, были самые настоящие короли, а потому, как они между собой решили и на бумаге написали, так все и сделалось. Прочитан был в обоих королевствах приказ по войскам: «Назад! Пошли назад. Полкоролевства своего назад от границы прошли, команда: „Стоп“».
Стали. «Строй стену!» Строят. Но как войска по причине долгой войны оставалось маловато в обоих королевствах, то согнали в помощь всякий народ. Наскребли, что было, кто хоть как-нибудь рукой владел, – строй. Народишку по причине все той же долгой войны вообще было не густо, и само собой сделалось, что некому об аэропланах и думать; даже и старые, не будь приказа их жечь, сами бы сгнили, пока люди скопом около стены возились по королевскому повелению.
Боялись короли сначала, не начнут ли праздношатающие, пока стены стройкой не окончены, в пустырь нос совать; но праздношатающих не оказалось, да и на пустыре такая голь вонючая виднелась, что не манила, а рады были ее застроить стеной, да на волю Божью оставить: пусть Он, что хочет с ней делает, хоть сатане отдает в вечное владение.
Вот и стены достроены, вгладь, от моря до моря; и вдоль каждой поставлена вечная стража, чтоб ни дырочки, ни щелочки не сделалось, чтоб и зверь не прокопал, а человек и близко не подходил. Птицы, конечно, перелетали, да пусть их, воронье больше.
И наступил в двух полкоролевствах, отдаленных межстранным пустырем, великий мир.
Чужого народу не видать, точно и на свете его нет, а между собой драться – не из-за чего, да почти что и некому; все воины, кто остался, и целые, и безрукие, в один ряд стоят и стену стерегут.
Был далеко в море, против пустыря, скалистый остров, где порешили короли на своих яхточках съезжаться. На том острове и сроду никто не жил, потому что весь он-в пятачок, и неудобный.
Съехались короли, не нарадуются. «У меня, – говорит один, – мир и тишина за моей стеной». Другой тоже: «И у меня, – говорит, – за моей великолепно. Даже делать нечего, и как-то неловко: всякий король – военный человек, а теперь ни полков, ни нашивок, и мундир только один: мундир „Королевской Стены“».
Поговорили так, и еще о будущем немного: короли должны же и о будущем своей страны печься. Что, мол, если начнет народ сильно плодиться? За последнее время, когда война шла, ребятишек совсем уже не стало, где же! Ну а теперь, как бы не снялись родить; разведется народ чрезмерно – тоже худо может произойти. Стали было короли предельные цифры вырабатывать, да бросили: преждевременно. Успеется.
И разъехались по своим местам. А на местах так успокоились, что следующий срок съезда оба пропустили. Когда опять свиделись на острове – были уже оба пожилые. Стали толковать, у обоих та же история! Все тихо, мирно; не только аэропланов не заводят, а даже книжки забыли, как печатают.
Половина людей землю пашет, половина стенную службу несет. И то, дай Бог, справиться: от безруких, безногих воинов пошел народ родиться какой-то кривой; что в мыслях разлета не замечалось-это к лучшему, а вот и телом-то работники – накосо; к работе слабы, и стену сторожить могут, а землю пахать – скверно пашут.
Говорили короли – не договорились, а потом признались друг другу: пропадает у них куда-то хороший народ. Как родится ребенок не кривой, не косой, с понятием, подрастет, – так и пропал неведомо куда. Уж и родители привыкли: «Ну, этот пропащий», – говорят. – «Да вы следите за ними». – «Чего следить, мы не умеем, и это воля Божья, наоборот не пойдешь». Покоряются.
Не легче того: у самих королей сыновья пропали: у одного два младших, а у другого-средний. Наследники не пропали, они такие уродились, нехитрые, из непропадающих.
Посетовали короли, согласились меры усилить, – что ж это в самом деле? У министра дочь даже пропала! И с тем разъехались, благо море тихое: а то яхточки-то поветшали, без прежних матросов, опытных. Перемерли иные, значит, не очень разъездешься.
Однако наследники этих королей приняли вечный завет, и, хоть не скоро, хоть кое-как, а все же они на острове тоже съехались. «Ну, что?» – спрашивает король. «Да что, все хорошо. Только народу мало у меня. Все пропадают. А стена стоит?» – «Стоит».
Помолчали, разъехались. Но как ездили они теперь уже на гребных галерах, то натерпелись большого страха. Море было тихое, но застала их ночь в море не против своих берегов, а против межстранного пустыря.