Она восхищалась автомобилем: восхищалась цветом, восхищалась фарами, дверцами и всеми частями автомобиля. Она восхищалась сигнальным рожком. Восхищалась тем, как он красиво изогнут. Восхищалась Кларенсом и ливреей Кларенса, восхищалась большой меховой шубой, которую он держал наготове для хозяина. («Но она на месте сэра Айзека носила бы ее мехом наружу, чтобы этот великолепный мех был виден весь, до последнего волоска».) А когда автомобиль наконец тронулся и, дав сигнал — она восхитилась его мелодичностью, — быстро и мягко выехал за ворота, она осталась стоять на крыльце с мистером Брамли и никак не могла остановиться, восхищаясь и завидуя. Ее восхитил номер автомобиля Z900 (его так легко запомнить!). И вдруг она замолчала. Так иногда мы замечаем, что вода в ванной течет впустую, и закрываем кран.
Цинизмом она обладала в таком же изобилии, как и всем остальным.
— Ну, — сказала она со вздохом удовлетворения, и голос ее сразу утратил все восхищенные ноты. — Уж на этот раз я постаралась… Интересно, пришлет он мне эту сотню гиней сам или же придется ему напомнить… — Теперь она снова вела себя, как большой мальчишка-сорванец. — Будьте покойны, эти денежки от меня не уйдут, — уверенно сказала она, и глаза у нее округлились.
Потом она задумалась, и мысли ее приняли иное направление.
— Плутократия просто отвратительна, — сказала она, — не так ли, мистер Брамли? — И продолжала: — Не понимаю, как это человек, который торгует хлебом и сдобой, сам может быть таким недопеченным.
— Поразительный тип, — сказал мистер Брамли. — Надеюсь, дорогая леди Бич-Мандарин, — продолжал он горячо, — вам удастся повидать леди Харман. Она при всем при том самая интересная женщина, какую мне приходилось встречать.
И когда они вдвоем шли через крокетную площадку, мистер Брамли снова заговорил о том, что его так занимало, — о леди Харман.
— Мне очень хотелось бы, — повторил он, — чтобы вы у них побывали. Она вовсе не такая, как можно подумать, глядя на него.
— Что можно подумать о жене, глядя на такого мужа? Только одно — что у нее должно быть ангельское терпение.
— Она, знаете ли, такая красивая, высокая, стройная брюнетка…
Леди Бич-Мандарин пристально посмотрела на него своими круглыми голубыми глазами.
— Но-но! — сказала она лукаво.
— Меня поразил контраст.
Леди Бич-Мандарин ответила на это по-своему, без слов. Она плотно сжала губы, внимательно посмотрела на мистера Брамли, подняла палец на уровень своего левого глаза и погрозила ему ровно пять раз. Потом, тихонько вздохнув, вдруг снова оживилась и заявила, что в жизни своей не видела таких дивных пионов.
— Обожаю пионы, — оказала она. — Они совершенно в моем вкусе.
3. Леди Харман у себя дома
Ровно через три недели после встречи леди Бич-Мандарин с сэром Айзеком Харманом мистер Брамли побывал на завтраке в ее доме на Темперли-сквер, где говорил о Харманах весьма свободно и непринужденно.
У леди Бич-Мандарин всегда завтракали по-семейному, за большим круглым столом, благодаря чему никто не мог выйти из-под ее влияния, и она требовала, чтобы разговор непременно был общий, делая исключение только для своей матери, которая была безнадежно глуха, и для швейцарки-гувернантки своей единственной дочери Филлис, одинаково непонятно объяснявшейся на всех европейских языках. Мать была древняя старушка, состоявшая в дружбе еще с Виктором Гюго и Альфредом де Мюссе; она вечно произносила нескончаемый монолог о личной жизни то одного, то другого из этих великих людей; никто не обращал на нее ни малейшего внимания, но чувствовалось, что она постоянно обогащает застолье подспудными литературными воспоминаниями. За столом прислуживали маленький темноволосый дворецкий с вкрадчивыми манерами и суетливый мальчик, у которого волосы, казалось, росли даже из глаз. В тот день у леди Бич-Мандарин собрались две ее кузины, старые девы из Перта, носившие весьма рискованные шляпки, остряк и критик Тумер, романистка мисс Шарспер (которую Тумер решительно не переваривал), джентльмен по фамилии Роупер, приглашенный по недоразумению, ибо он оказался вовсе не тем знаменитым Роупером, исследователем Арктики, и мистер Брамли. Хозяйка тщетно пыталась расспрашивать мистера Роупера о пингвинах, тюленях, морозах, полярных ночах, айсбергах и ледниках, о капитане Скотте, докторе Куке и о форме земли и в конце концов, заподозрив неладное, оборвала разговор, после чего осведомилась у мистера Брамли, продал ли он свой дом.
— Нет еще, — сказал мистер Брамли, — дело почти не двигается.
— Он торгуется?
— Как на рынке. С пеной у рта. Бледнеет и обливается холодным потом. Теперь он хочет, чтобы я отдал ему в придачу садовый инвентарь.
— Такому богачу следовало бы быть щедрее, — сказала леди Бич-Мандарин.
— Какой же он тогда богач, — заметил мистер Тумер.
— Наверное, мистер Брамли, вам невыносимо грустно отдавать дом Юфимии в чужие руки? — спросила одна из старых дев. — Ведь этот человек может все перестроить.
— Это… это очень тяжело, — сказал мистер Брамли, снова вынужденный лицемерить. — Но я полагаюсь на леди Харман.
— Вы виделись с ней еще раз? — спросила леди Бич-Мандарин.
— Да. На днях. Она приезжала вместе с ним. Эта чета все больше меня интересует. У них так мало общего!
— И разница в целых восемнадцать лет, — сказал Тумер.
— Это один из тех случаев, — начал мистер Брамли тоном беспристрастного исследователя, — когда, право же, испытываешь непреодолимое искушение стать самым ярым феминистом. Ясно, что он всячески пользуется своими преимуществами. Он ее владелец, сторож, бессердечный мелкий тиран… И, однако, чувствуется, что у нее все впереди… как будто она еще ребенок.
— Они женаты уже шесть или семь лет, — сказал Тумер. — Ей тогда едва восемнадцать исполнилось.
— Они обошли весь дом, и стоило ей открыть рот, как он сразу противоречил ей с какой-то злобной радостью. Все время делал неуклюжие попытки ее уколоть. Называл ее «леди Харман». Но видно было, что он запоминает каждое ее слово… Очень странные и очень любопытные люди.
— Я бы запретила вступать в брак до двадцати пяти лет, — сказала леди Бич-Мандарин.
— Иногда семнадцатилетние умудряются созреть для брака, — заметил джентльмен по фамилии Роупер.
— Пускай эти семнадцатилетние умудрятся потерпеть, — сказала леди Бич-Мандарин. — И четырнадцатилетние должны… Ах, когда мне было четырнадцать лет, я была как огонь! Конечно, я не против легкого, безобидного флирта. Я говорю о браке.
— Начались бы всякие любовные истории, — сказала мисс Шарспер. — Восемнадцатилетних девушек не удержать — они все равно станут убегать тайком.
— Я бы их ловила и возвращала назад, — сказала леди Бич-Мандарин. — Да, да! Безо всякой пощады.
Мистер Роупер, который, как выяснялось все очевиднее, не имел никакого отношения к Арктике, заметил, что она слишком долго хочет держать их в подростках…
К дальнейшему разговору мистер Брамли не очень прислушивался. Его мысли вернулись к Блэк Стрэнд и ко второму приезду леди Харман (на этот раз она приехала по всем правилам приличия со своим супругом и покровителем). И тут его слуха достиг обрывок монолога старой леди. Она почуяла, что речь идет о браке, и говорила: «Конечно же, не надо было мешать Виктору Гюго жениться столько раз, сколько ему хотелось. Он делал это так красиво. Он умел все, почти все… делать с блеском». Мистер Брамли совсем впал в рассеянность. Ему было бы трудно выразить охватившее его чувство: леди Харман — пленница, заточенная в темницу, но непокорившаяся. В первый раз она была как цветок чистотела, вся сияющая и открытая навстречу солнцу, а во второй, как в пасмурную погоду, узорчатые лепестки были сомкнуты и недвижны. Она была отнюдь не покорной или смиренной, но замкнутой, недосягаемой; слова, как пчелы, не могли к ней проникнуть, сладкий мед доверия и дружбы был скрыт под неприступным достоинством. Казалось, она сдержанна не столько из-за мистера Брамли, сколько, по обыкновению, защищается от мужа, который постоянно лезет ей в душу. А когда сэр Айзек вдруг заговорил о цене, мистер Брамли взглянул на нее, и глаза их встретились…