Я спросил одного из них, что он думает об игре ведущего актера.
— Ах, этот, — куда ему! Вы бы слышали Проктора — вот это да![29] Да его отсюда до самого Сентрал-Парка слышно было, когда он Ричарда Третьего представлял!
На пятом ярусе на галерке толпилось множество негров, и в этой толпе можно было увидеть также чистильщиков и уличных женщин. Там был бар, и две женщины подшили к нам и попросили угостить их. Мальчишка, который совсем недавно чистил мои ботинки и на этом основании чувствовал личную заинтересованность в моем материальном благополучии, подмигнул мне с каким-то странным выражением, одновременно грустным и таинственным. Я подошел к нему и попросил, чтобы он расшифровал свою сигнализацию, на что он ответил:
— Держитесь подальше от этих. Я здесь уже четыре года околачиваюсь, так я их насквозь вижу. И никуда не ходите с этой кудрявой, и с той второй тоже они вас обчистят. это уж как пить дать. Да спросите любого полисмена — он вам скажет. Вот та кудрявая — она в «черном вороне» разъезжает чаще, чем в любом другом экипаже. И к выпивке этой даже не притрагивайтесь. Только не говорите никому, что я вам сказал, а то они меня вышибут отсюда, ясно?.. А только в рот не берите этого пойла — настоящая отрава.
Я поблагодарил юного философа за совет и последовал ему. Мне показалось, что все мальчишки — чистильщики и газетчики, — которые не попали в театр, столпились у входа. Десятки рук протянулись к нам за контрамарками, когда мы во время антракта отправились домой. Мы достали свои контрамарки, и тут все бросились на нас с шумом и криком и стали отнимать их друг у друга. Отчаянное, независимое и непослушное племя эти чистильщики и уличные мальчишки. Настоящие головорезы, самый подходящий народ для новых приисков и рудников.
ЛЮДОЕДСТВО В ПОЕЗДЕ
Не так давно я ездил в Сент-Луис; по дороге на Запад на одной из станций, уже после пересадки в Тере-хот, что в штате Индиана, к нам в вагон вошел приветливый, добродушного вида джентльмен лет сорока пяти — пятидесяти и сел рядом со мной. Около часу толковали мы с ним о всевозможных предметах, и он оказался умным и интересным собеседником.
Услышав, что я из Вашингтона, он тут нее принялся расспрашивать меня о видных государственных деятелях, о делах в конгрессе, и я скоро убедился, что говорю с человеком, который прекрасно знает всю механику политической жизни столицы, все тонкости парламентской процедуры обеих наших законодательных палат. Случайно возле нашей скамейки на секунду остановились двое, и до нас донесся обрывок их разговора:
— Гаррис, дружище, окажи мне эту услугу, век тебя буду помнить…
При этих словах глаза моего нового знакомого вдруг радостно заблестели. «Видно, они навеяли ему какое-то очень приятное воспоминание», — подумал я.
Но тут лицо его стало задумчивым и помрачнело.
Он повернулся ко мне и сказал:
— Позвольте поведать вам одну историю, раскрыть перед вами тайную страничку моей жизни; я не касался ее ни разу с тех пор, как произошли те далекие события. Слушайте внимательно — обещайте не перебивать.
Я обещал, и он рассказал мне следующее удивительное происшествие; голос его порой звучал вдохновенно, порой в нем слышалась грусть, но каждое слово от первого до последнего было проникнуто искренностью и большим чувством.
Так вот, 19 декабря 1853 года выехал я вечерним чикагским поездом в Сент-Луис. В поезде было двадцать четыре пассажира, и все мужчины. Ни женщин, ни детей. Настроение было превосходное, и скоро все перезнакомились. Путешествие обещало быть наиприятнейшим; и помнится, ни у кого из нас не было ни малейшего предчувствия, что вскоре нам предстоит пережить нечто поистине кошмарное.
В одиннадцать часов вечера поднялась метель.
Проехали крохотное селение Уэлден, и за окнами справа и слева потянулись бесконечные унылые прерии, где не встретишь жилья на многие мили вплоть до самого Джубили-Сеттльмента. Ветру ничто не мешало на этой равнине — ни лес, ни горы, ни одинокие скалы, и он неистово дул, крутя снег, напоминавший клочья пены, что летают в бурю над морем. Белый покров рос с каждой минутой; поезд замедлил ход, — чувствовалось, что паровичку все труднее пробиваться вперед. То и дело мы останавливались среди огромных белых валов, встававших на нашем пути подобно гигантским могилам. Разговоры стали смолкать. Недавнее оживление уступило место угрюмой озабоченности.
29