Так шли годы, и, наконец, само время стало торопить меня. Тридцать лет жизни в мире искусства — это вполне цельный блок времени, мысли, родившиеся в этот временной отрезок, уже более не отражают переживания и взгляды на жизнь какого-то одного, может быть, много мнящего о себе человека, они стали ощущением, взглядом на мир целого поколения. Все чаще и отчетливее стал я чувствовать, что когда-то пережитые мной события воспринимаются мной еще и сейчас как только что свершившиеся, что люди, с которыми я когда-то общался, остались моими современниками, людьми сегодняшнего дня. Молодым же людям, моим собеседникам, все это представляется уже историей и, тем самым, приобретает совершенно другой смысл. И они, мои молодые собеседники, ожидают свидетельствований от тех, которым судьба дала возможность заглянуть в прошлое, кого наделила способностью проследить и установить связь времен.
И я решился собрать разбросанные во времени свои эссе, повествующие в основном о том, что было очарованием, счастьем, удачей, опытом моей юности, причем решился на это не с целью оказаться героем книги, ее сутью, а лишь для того, чтобы передать читателям ценности, которые обогатили духовную жизнь моего поколения. Это — встречи с людьми, городами, книгами, музыкой, встречи со временем, иногда вдохновляющие, а затем опять разочаровывающие.
Возможно, многие, именно те, для кого политика теперь (роковым образом) стала очень важной, почувствуют, что в книге недостаточное внимание уделено атмосфере времени. Но если эта книга в духовном плане и являет собой нечто цельное, то лишь из-за моего страстного желания стоять во всем вне политики, из-за неколебимого стремления понять даже самое чуждое мне, оценивать в народах и временах, в людях и произведениях лишь положительное, только творческое и с этим желанием понять смиренно, преданно служить нашему вечному идеалу: гуманному взаимопониманию между людьми, культурами и нациями.
Стефан Цвейг.
Лондон, 1937
ВОСПОМИНАНИЯ О ЭМИЛЕ ВЕРХАРНЕ [19]
К изданию от 27 ноября 1926 года
Эти страницы, посвященные благодарной памяти Эмиля Верхарна, исторгло у меня в 1916 году, в самый разгар мирового пожара, потрясение, вызванное вестью о его смерти. Их публикации воспрепятствовало распространившееся в то время опасное заблуждение, будто война сводит на нет и значение культурных ценностей противника: писать в те дни с любовью о бельгийце значило идти наперекор духу, или, вернее, бездушию, эпохи. Поэтому в 1917 году, минуя цензуру, я частным образом отпечатал лишь несколько экземпляров этой книжки, предназначавшихся только для избранных друзей. И все они (спасибо им за то!) оправдали мое доверие: ни один из экземпляров не стал предметом огласки, и, таким образом, первое издание книги явилось как бы тайным реквиемом, исполненным при закрытых дверях, панихидой по усопшем друге в кругу ближайших друзей.
Пусть же сегодня, в десятую годовщину того скорбного дня, созданный втайне образ глубоко чтимого нами по-прежнему горячо любимого поэта открыто предстанет точь-в-точь таким, каким он был запечатлен мною тогда.
Пусть все, кто любит Верхарна-поэта, заглянув в его жизнь, получат новое подтверждение своей любви!
Стефан Цвейг
На третьем году войны тысячеликая смерть вырвала из жизни Эмиля Верхарна; подобно растерзанному менадами Орфею, он погиб под колесами одной из тех машин, которые он воспевал.
Судьба держала меня тогда, как и в другой скорбный час, в час погребения поэта, вдали от него; злая, нелепая судьба нашей эпохи, по милости которой национальные языки вдруг превратились в рубежи между народами, родина стала тюрьмой, дружеское участие—преступлением, и люди, связанные узами духовного родства и дружбы, были вынуждены называть друг друга врагами. Все чувства, кроме ненависти, были запрещены и карались законом. Но скорбь — кто может изгнать это чувство, живущее в глубочайших, недоступных тайниках души! А воспоминания! Кто преградит путь этому священному потоку, теплыми волнами омывающему сердце! И если наш неразумный век может разрушить настоящее или омрачить будущее, то прошедшее не подвластно этой разрушительной силе; лучшие дни его, словно яркие светочи, сияют во мраке наших дней, и отблеск их падает на эти страницы, которые я пишу в память о Верхарне и себе в утешение.