— Гляди-ка, Бутлу идет! — язвительно хихикая, сказал Захарий.
Левак, не останавливаясь, перебросился несколькими словами со своим жильцом, человеком лет тридцати пяти, благодушным и славным крепышом.
— Ну как, обед-то будет нынче, Луи?
— Кажется, будет.
— Жена, стало быть, в духе.
— Кажется, да.
Приходили и другие рабочие, — на шахту спешили все новые партии. Дневная смена начиналась в три часа; шахта опять поглощала целые полчища людей, и они растекались вместо забойщиков по всем выработкам и лавам. Клети никогда не стояли без дела: и днем и ночью люди, как насекомые, точили землю под свекловичными полями, прокладывали извилистые ходы на глубине в шестьсот метров.
А среди тех, кто возвращался домой, первыми шли мальчишки. Жанлен доверительно излагал Берберу сложный план, как раздобыть без денег табаку на четыре су; Лидия следовала за ними на почтительном расстоянии. Катрин шла вместе с Захарием и Этьеном. Все трое молчали. У кабачка «Выгода» их догнали Маэ И Левак.
— Нам сюда, — сказал Маэ Этьену. — Хотите зайти?
Группа разделилась. Катрин остановилась на секунду и в последний раз взглянула на Этьена своими зеленоватыми глазами, прозрачными, как родник; измазанные черные щеки оттеняли глубину этих кристально чистых глаз. Она улыбнулась и пошла вместе с другими по дороге, поднимавшейся к поселку.
Кабачок стоял на полпути между поселком и шахтой, у перекрестка двух дорог. Помещался он в трехэтажном кирпичном доме, выбеленном сверху донизу известкой, с маленькими окнами, для красоты обведенными широкой лазоревой каймой. На квадратной вывеске, прибитой над входом, желтыми буквами значилось:
За домом на площадке, окруженной живой изгородью, устроен был кегельбан. Угольная Компания всемерно, но тщетно старалась приобрести этот участок земли, врезавшийся в ее обширные владения, и ненавидела кабачок Раснера, открытый им чуть ли не у самого выхода из Ворейской шахты.
— Заходите, — еще раз сказал Этьену Маэ.
Небольшая светлая комната с чисто выбеленными голыми стенами, три стола и дюжина стульев; еловая стойка шириною с кухонный шкаф; на стойке с десяток пивных кружек, три бутылки спиртного, графин, цинковый бачок с оловянным краном для пива. Больше ничего — ни одной картинки, ни одной полочки, никаких игр. В массивном чугунном камине, покрытом блестящим черным лаком, потихоньку горела угольная мелочь. Каменные плиты пола были посыпаны тонким слоем белого песка, который впитывал влагу, насыщавшую и воздух и землю в этом сыром краю.
— Кружку! — скомандовал Маэ белокурой толстушке, дочери соседки Раснера, которую он иной раз оставлял за стойкой, когда уходил.
— Раснер дома?
Повернув кран, девушка ответила, что хозяин сейчас вернется. Медленно, не отрываясь, углекоп выпил сразу полкружки, чтобы очистить горло от угольной пыли. Он не угостил Этьена. Единственный посетитель, явившийся до них, сидел за столом в мокрой перемазанной одежде и молча, в глубоком раздумье пил пиво. Вошел третий, жестом приказал налить ему кружку, расплатился и ушел, так и не сказав ни слова.
Затем появился полный улыбающийся человек лет тридцати восьми, с гладко выбритым круглым лицом. Это возвратился Раснер, бывший забойщик, уволенный Компанией три года назад после забастовки. Он был отличный рабочий, хороший оратор, всегда оказывался застрельщиком требований углекопов и в конце концов стал вожаком недовольных. Жена его, как и многие жены углекопов, держала маленький кабачок; когда Раснера выбросили на улицу, он сам стал кабатчиком: раздобыл денег и, в пику Компании, открыл питейное заведение почти напротив Ворейской шахты. Теперь оно процветало, стало общественным центром, и гнев, который постепенно Раснер вдохнул в бывших своих товарищей, приносил ему достаток.
— Вот этого малого я нанял нынче утром, — тотчас же объяснил ему Маэ. Есть у тебя свободная комната? И можешь ли ты кормить его в долг две недели?
Широкое лицо Раснера вдруг выразило недоверие. Он окинул Этьена быстрым взглядом и, даже не дав себе труда выразить сожаление, коротко ответил:
— Обе комнаты заняты. Не могу.