— Ты говоришь, чтобы сбить меня с толку. Так тебе не удастся одурачить нас. Вы — беджат!
Я сорвал бурнус и отвернул белый рукав моей куртки, затем отогнул и нижнюю рубашку.
— Такие руки у арабов, беджат или курдов? — спросил я.
— Он белый, — ответил он. — А все тело тоже такое?
— Конечно. Умеешь читать?
— Да! — заявил он высокомерно.
Я достал свой блокнот и открыл его.
— Это язык арабов или, может быть, курдов?
— Это чужая письменность.
Я захлопнул блокнот и достал паспорт.
— Тебе знакома эта печать?
— Аллах! Это печать великого господина.
— Ты должен знать эту печать, потому как ты воин паши Сулеймании, который должен давать отчет султану. Теперь ты веришь, что я не беджат?
— Да, теперь верю.
— Также правда то, что я сказал тебе о других.
— Но вы были среди беджат!
— Мы встретили их во время своего путешествия на севере отсюда. Они приняли нас на правах гостей и сообщили, что направляются на праздник джиаф. Мы и не подозревали, что они — враги беббе; не догадывались мы и о том, что они собираются напасть на вас и обокрасть. Вчера вечером мы заснули в их лагере; они куда-то уехали, а когда вернулись, поняли, что ели хлеб разбойников. Я вступил в спор с их ханом Хайдаром Мирламом, и в этот момент вы напали на них.
— О Аллах, не дай Хайдару Мирламу уйти от нас! А вы обращали оружие против наших?
— Да, мы были вынуждены это делать, ибо вы напали на нас.
— Вы кого-нибудь убили?
— Ни одного.
— Поклянись.
— Я не клянусь, я христианин.
— Христианин, — повторил он, пораженный, с сочувственной миной. — Теперь я вижу, что ты не курд и не турок, потому как мусульманин никогда не скажет, что он христианин. И я верю, что вы не убили наших, а бежали. Разве может христианин убить поклонника ислама?
В его голосе было столько уверенности, что я с удовольствием залепил бы ему увесистую оплеуху; но нужно было сдерживаться ради нашей же безопасности. Я находился в довольно щекотливом положении, ибо остальные беббе потихоньку подошли близко и соединились с другими, так что всего в пятистах шагах от меня стояли более тридцати врагов. Любая неосмотрительность могла стоить мне жизни.
— Так ты видишь, что мы не ваши враги, и сможешь нас отпустить?
— Куда вы собираетесь ехать?
— В Багдад.
— Побудь здесь. Я поговорю со своими.
Он поднялся и отошел назад, так и не подняв свою дубинку. Последовали долгие переговоры, причем очень оживленные, как я видел по их лицам, после чего спустя четверть часа он вернулся ко мне.
На землю он снова не сел, поэтому и мне пришлось подняться на ноги.
— Ты мог бы уже идти, — решил он, — но мы еще не видели твоих спутников. Позови их. Со мной будут еще четверо беббе. Тогда нас окажется поровну.
Такое предложение таило в себе большую опасность. Я не поворачивался пока в сторону моих спутников, чтобы не терять из виду противника, но мне все же пришлось обернуться, и я заметил их на расстоянии двух тысяч шагов от нас. Должны ли они отказываться от такого преимущества? Мне нужно было проявлять осторожность.
— Ты заблуждаешься, — возразил я, — нас не будет поровну.
— Почему же? Вас пятеро и нас тоже.
— Посмотри, какое преимущество у моих братьев, и подумай, чего они лишатся, если подъедут сюда, а вы не предложите им мира!
Он сделал пренебрежительный жест рукой.
— Не бойся, гяур! Мы беббе, а не беджат. Мы снова представим вам то же преимущество.
При других обстоятельствах за своего «гяура» он бы ответил; сейчас же я посчитал за самое умное не заметить этот выпад. Я лишь сказал:
— Я доверяю тебе. Твои четверо будут вооружены?
— Как пожелаешь.
— Вы можете оставаться при оружии, и мы оба заберем с собой наше.
Он молча кивнул и вернулся. Я заткнул кинжалы и револьвер за пояс и сел на лошадь. Потом я махнул рукой своим спутникам. Воздух был столь чист и прозрачен, что они видели на большом расстоянии любое мое движение. Они подъехали. Скоро мы уже стояли в ряд напротив пятерых беббе.
— Где другой франк? — спросил их предводитель.
Я указал на Линдсея.
— Вот он.
Суровые лики курдов скривились от ухмылок, и говоривший произнес:
— Я уверен, что он франк и христианин, потому что у него нос как у свиньи, который называют хоботом.
Этого я уже не мог стерпеть.
— Такой тип носа я видел в Алеппо и Диярбакыре у многих верующих, — ответил я.
Он шагнул вперед.
— Молчи, гяур!