Так, после долгих мытарств и подчас опасных стычек мы, наконец, достигли северных отрогов Загросских гор.
Опустился вечер, и мы расположились лагерем на опушке чинарового леса. Над нами расстилался небосвод, такой красивый и чистый, как нигде в мире. Мы находились рядом с персидской границей, а воздух Персии считается непревзойденным по прозрачности и аромату. Звезды светили так ярко, что я, хотя луны не было, мог разглядеть стрелки своих часов на расстоянии трех шагов! Даже писать можно было при таком свете.
Чистота небосвода оказывала, наверное, воздействие на сознание, и я догадался, почему Персия стала родиной астрологии, этой незаконной дочери точной науки, открывающей нам светлые дали небес.
Расположение нашего лагеря вполне позволяло переночевать без сложностей под открытым небом. Днем нам удалось купить в одной хижине ягненка, и теперь мы разожгли огонь, чтобы поджарить мясо прямо в шкуре, а потом, уже поджаренное, разрезать на куски.
Наши лошади паслись поодаль. В последние дни они сильно переутомились, а отдохнуть возможности до сих пор не было. Что касается нас, то мы расслабились, за исключением одного человека. Это был сэр Дэвид, подхвативший местную хворь.
Несколько дней назад у него началась лихорадка и держалась 24 часа. Потом снова пропала, но проявился еще один жуткий «подарочек» Востока — по-латыни звучащий как «фебрис алеппенсис», а по-французски — «маль д'Алеппо», или «алеппская шишка». Эта разновидность чумы, поражающая также кошек и собак, начинается с кратковременной лихорадки, после чего на лице, груди и ногах появляются нарывы, источающие жидкость. Они держатся целый год и оставляют после себя глубокие шрамы. Встречается эта болезнь, несмотря на свое итальянское название, и в Антиохии, и в Мосуле, и в Диярбакыре, и в Багдаде, а также в некоторых областях Персии.
Мне уже доводилось встречаться с этим недугом, но не в таких жутких масштабах, как у нашего мистера Линдсея. Мало того, что его распирали темно-красные опухоли, они превратили его нос, его бедный нос, в некое странное, огромных размеров и неимоверной раскраски образование на лице. Наш англичанин переносил это унижение отнюдь не с терпением и покорностью, которые ему приписывала его принадлежность к very great and excellent nation[1], а постоянно комично выражал свой гнев и недовольство, что вызывало смех и одновременно сострадание всех.
И сейчас он сидел у огня и ощупывал обеими руками необъятный гнойник.
— Мистер! — обратился он ко мне. — Взгляните!
— Куда?
— Гм. Глупый вопрос! На мою физиономию, естественно. Yes. Вырос?
— Кто? Что?
— Дьявол… Да опухоль. Намного?
— Да уж. Напоминает огурец.
— All devils![2] Просто кошмар какой-то. Yes!
— Наверное, через какое-то время станет похожа на Fowling Bull, сэр!
— Я сейчас отвешу вам пощечину, мистер! Если бы у вас была такая дуля на носу…
— А больно?
— Нет.
— Я и гляжу, что-то вы бодро выглядите.
— Бодро? Zounds![3] Как я могу выглядеть бодро, если эти люди думают, что у меня не нос, а табакерка. Сколько еще мне носить эту дулю?
— Не менее года, сэр.
Он округлил глаза, и в них выразился такой ужас, а рот открылся в таком немом крике, что мне стало его искренне жалко.
— Год? Целый год? Целых двенадцать месяцев?
— Около того.
— О! Ах! Horrible![4] Просто кошмар. А средства никакого нет? Пластыря? Мази? Удалить как-то?
— Нет, ничем не поможешь.
— Любая болезнь лечится.
— А эта — нет, сэр. Этот вид чумы не так опасен, но, если начать вмешиваться, пытаться разрезать, может стать хуже.
— Гм. А когда пройдет, что-то останется?
— По-разному бывает. Чем больше нарыв, тем глубже остается отверстие.
— My sky![5] Отверстие?
— Увы.
— Ну что за ужасные края! Чертова страна! Если бы я сейчас был в доброй старой Англии… Well!
— Наберитесь терпения, сэр!
— Для чего?
— Ну что бы сказали в доброй старой Англии, покажись там сейчас сэр Дэвид Линдсей с двумя носами сразу.
— Да, пожалуй, вы правы, мистер. Уличные мальчишки не дали бы мне прохода! Так и быть, останусь пока здесь и…
— Сиди, — прервал его Халеф. — Не оборачивайся!