Хан вскинул на руку ружье и прицелился в бегущего. Я едва успел толкнуть его в бок, как грянул выстрел. Понятно, пуля не достигла цели. Хан замахнулся на меня кулаком, но тут же взял себя в руки.
— Хьянгар! Предатель! Что ты сделал?! — гневно вскричал он.
— Я не предатель, — спокойно ответил я. — Просто не хочу, чтобы ты брал на себя чужую кровь.
— Он должен был умереть! Если он ускользнет, мы все за это заплатим.
— А ты бы сохранил ему жизнь, если бы я его доставил тебе?
— Да, но тебе его уже не поймать.
— Тогда наберись терпения.
Я поскакал за беглецом. Он уже скрылся из глаз, но, миновав ущелье, я его заметил. Передо мной расстилалась поросшая белыми крокусами и дикими гвоздиками равнина, по ту сторону виднелась темная полоска леса. Нельзя было дать ему добраться до леса — в этом случае он потерян.
— Вперед! — крикнул я своему вороному, положив руку ему между ушей.
Доброе животное давно уже не скакало в полную силу, и по моему особому знаку конь радостно взвился над землей, как будто отдыхал неделю. Через две минуты я был всего в двух корпусах от беббе.
— Стой! — крикнул я ему.
Этот человек обладал завидным мужеством. Вместо того чтобы спасаться, он развернул лошадь ко мне мордой. В следующее мгновение мы неминуемо сшиблись бы. Я видел, как он поднял копье и ухватился за легкое древко. И тут он буквально на дюйм отодвинул лошадь в сторону. Мы проскочили друг друга; острие его копья было нацелено мне в грудь; я парировал его удар и развернул коня. Тут он выбрал новое направление для бегства. Почему же он не применил ружье? Да и лошадь у него была прекрасная, она бы позволила стрелять прямо с седла. Я снял с луки лассо, намотал конец на руку и сделал скользящую петлю из крепкого ремня. Он обернулся и заметил, что я приближаюсь. Он наверняка не знал, что такое лассо, и какое это опасное оружие в умелых руках. Копью он больше не доверял, а взялся за свое длинноствольное ружье — уж пулю-то мне отбить не удастся. Я прикинул на глазок расстояние и в нужный момент бросил ремень. Едва успев поставить коня боком, я почувствовал мощный рывок, за ним — крик. Беббе лежал на земле со стянутыми руками. Мгновение спустя я стоял над ним.
— Ну, удалось тебе убежать?
Мой вопрос при сложившихся обстоятельствах прозвучал как насмешка. Он безуспешно попытался высвободить руки и гневно прошипел:
— Бандиты!
— Ты заблуждаешься, я не разбойник, но ты поедешь со мной!
— Куда?
— К хану беджат, от которого ты убежал.
— Беджат? Значит, люди, от которых я пытался скрыться, относятся к этому племени? А как зовут хана?
— Хайдар Мирлам.
— О, теперь я все понял. Аллах покарает вас за воровство и мошенничество!
— Не бранись понапрасну, я обещаю тебе именем Аллаха, что ничего не случится.
— Я в твоих руках и подчиняюсь тебе.
Я забрал у него из-за пояса нож, подобрал с земли копье и ружье, попадавшие, когда он слетел с лошади. Потом развязал ремень и сел на лошадь. Он и не помышлял бежать, сев на лошадь, и заявил:
— Я верю твоему слову. Поехали!
Мы поскакали бок о бок назад и на выезде из низины встретили беджат, которые нас там поджидали. Когда Хайдар Мирлам увидел пленника, его мрачное лицо прояснилось:
— Господин, ты действительно его поймал!
— Как и обещал. Но дал слово, что с ним ничего не произойдет. Вот его оружие.
— Позже ему все вернут, а пока свяжите его, чтобы он снова не убежал!
Приказ был тут же выполнен. Тут как раз подошел второй наш отряд, и пленника передали им с наказом охранять и хорошо обращаться.
Поход возобновился.
— Как тебе удалось его поймать? — спросил хан.
— Я поймал его, — коротко ответил я, — потому как был огорчен поведением хана.
— Господин, ты сердишься, — сказал он, — но ты еще узнаешь, почему я так поступил.
— Надеюсь!
— Этот мужчина не должен распространять известие о том, что беджат поблизости.
— А когда ты его отпустишь?
— Когда это будет для нас безопасным.
— Не забудь, что это моя добыча. И я должен сдержать данное ему слово.
— А что бы ты сделал, поступи я иначе?
— Я бы тебя просто…
— …убил? — прервал он меня.
— Нет. Я ведь франк, а значит, христианин: я убиваю человека лишь в том случае, если он угрожает моей жизни. Нет, я бы не убил тебя, я бы прострелил тебе руку, которой ты скрепил свое обещание дружбы. И эмир беджат оказался бы, как ребенок, не в состоянии держать даже кинжала, или как старая женщина, к голосу которой никто уже не прислушивается.