– Сегодня пятнадцатое? – спросил он, оборачиваясь, уже по пути в спальню. – Шестнадцатое? Ты уверена?
Она слышала, как он тяжело опустился на постель и уронил на пол башмаки. Писем было действительно немного, и она сделала уже половину дела, когда в спальне послышался шорох, и Якомино окликнул ее:
– Малютка, так ты совершенно уверена, что сегодня шестнадцатое?
Она сказала «да» и, читая очередное письмо, услыхала, как он встал с кровати и прошелся по комнате. Потом послышался щелчок, напомнивший ей те времена, когда, жутко полыхая, горела саванна и красные свирепые теллаки штурмовали маленький городок у реки, – в соседней комнате взвели курок. Она вздрогнула, но Якомино сказал негромко:
– Не бойся, девочка, что-то не спится, и я принялся чистить Старого Тома... Просто от скуки...
В его голосе слышалась улыбка, и мадам Тайо успокоилась и сама улыбнулась, услыхав давно забытую кличку. Старый Том – так звали большой пистолет Якомино, из которого он мог на полном скаку попасть в доллар, подброшенный в воздух...
Свечи почти догорели, и мадам Прискита читала последнее письмо, когда в спальне что-то громко стукнуло, упав на пол. Женщина подняла голову и прислушалась. Было очень тихо, только трещали цикады в саванне, и она торопливо дочитала письмо, сделала пару пометок и на цыпочках прошла в соседнюю комнату. Там было совсем темно – Якомино опустил шторы и закрыл ставни, – догадалась она. Пришлось вернуться за свечами, три уже погасли, одна – только что, дымок еще струился, распространяя запах воска.
Молодая женщина, аккуратно сложив письма, вошла в спальню – и тотчас по сумрачным стенам, по низкому тростниковому потолку забегали широкие тени, слабо блеснуло зеркало в углу на столе.
Якомино спал, полузакрытый тонким одеялом, уткнувшись лицом в подушку; его могучие плечи были неподвижны, одна рука свешивалась, почти доставая до полу – смуглая мускулистая с тонкой – знала мадам Тайо – нежной кожей, которая так сладко ласкает целующие губы. Женщина наклонилась, подняла с пола упавший пистолет, положила его на стол и сама села перед зеркалом, поставив рядом подсвечник. Ей было обидно, немножко обидно, чуть-чуть... Мог бы и подождать ее... Ведь не виделись полгода. Она страшно соскучилась... Нет-нет, какая она гадкая – он так устал, утомлен, чем-то удручен... Пусть, пусть спит, ласковый, любимый... Часы негромко отзвенели полночь...
Ей не спалось. Пробило полчаса после полуночи, потом час... Как тихо спит Якомино... Страшно устал, бедняжка... Ужасная все-таки должность – круглые сутки в седле или за веслами... Кругом степь, пыль, солнце беспощадное... Или болота – топь, кайманы ревут по ночам, как быки... змеи... москиты. Она повернулась тихонько на другой бок, стараясь не побеспокоить мужа. Обидно все-таки немножко – заснул, не подождал... А завтра – опять прочь из дому на месяц, на два... Цикады поют в саванне... Тихая ночь... тихая... Спать... Завтра раньше встать... завтрак Якомино...
Она дремлет и чувствует, как ее обнимают знакомые сильные руки. Дыхание на лице... Ласковые губы... Она отвечает на поцелуй, не в силах шевельнуться, не в силах открыть глаза... Влажные холодные губы скользят по ее лицу, шее, груди... Странно – такая жаркая ночь, а руки так холодны... Ты замерз, любимый мой? Как ласковы прохладные губы на груди... Сладкая, невыносимая истома охватывает мадам Тайо... Она шепчет что-то торопливо и бессвязно... Медленным тающим звоном уплывает сознание... Три негромких удара... Три часа пополуночи... В саванне, залитой лунным сиянием, кричат и кричат неутомимые цикады...
Она проснулась как от толчка, потянулась и разом приподнялась, припомнив все события прошлого вечера и ночи. В комнате было полутемно, сквозь ставни и шторы еле пробивались лучи ослепительного утра. Поселение уже пробудилось от сна – пролетели копыта по улице, кто-то весело захохотал, кажется, брат Долни, а вот неуклюжая Инна загремела ведром по ступенькам. Пора, пора! Она уселась на постели, поправляя волосы. Якомино еще спит... Странно...
Якомино лежал все в той же позе – уткнувшись носом в подушку, свесив тяжелую обнаженную руку. Он казался каким-то странно неподвижным, окаменевшим... неживым... Мадам Прискита тронула его за плечо и с криком отдернула руку – кожа была холодна как лед.
– Якомино! – закричала женщина, вскакивая на ноги и прижимаясь к стене. Пружины стонали под ее ногами, постель колебалась, и на секунду ей показалось, что муж пошевелился, но он не поднял головы, не переменил позы, и, крича от ужаса, мадам Тайо спрыгнула с кровати и, путаясь в рубашке, подбежала к окну и сорвала штору... Яркий солнечный свет, пробившись сквозь щели в ставнях, залил комнату – мадам Тайо увидела, как тело ее мужа медленно сползало с постели, увлекая за собой простыни и подушку, увидела, как оно тяжело и глухо рухнуло на пол, как широко раскинул руки мертвец, опрокидываясь на спину, обнажая широкую волосатую грудь и могучую шею, покрытую черными страшными пятнами... На улице перекликались испуганные голоса, трещала лестница под тяжестью бегущих на помощь, а она стояла, прижавшись спиной к горячему железу ставен и не отрывая взгляда от дико исковерканного лица, от посиневших раздутых губ – кричала, кричала, кричала сквозь судорожно закушенные, не чувствующие боли пальцы...