– Кроме Духа, ничего не существует?
– Ничего, – ответила она. – Все остальное несубстанциально, все остальное – воображаемое.
Я дал ей воображаемый чек, а теперь она преследует меня по суду, требуя субстанциальных долларов. Где же тут логика?
КРАСНЫЙ КРУЖОК[8]
I
Случилось это во времена Кромвеля. Среди полковников республиканской армии Мэйфэр был по возрасту самым младшим, ему едва минуло тридцать. Однако, несмотря на молодость, это был уже ветеран, опытный, закаленный воин, так как за оружие он взялся с семнадцати лет. Ему довелось участвовать во многих битвах, и своей доблестью на полях сражений он постепенно, шаг за шагом, завоевал себе и высокое положение в армии, и любовь и преданность солдат. Но вот с ним стряслась великая беда, мрачная тень легла на его пути.
Вечер уже наступил, за окнами царили тьма и метель, в комнате стояла гнетущая тишина. Полковник и его молодая жена, до конца излив в словах свое горе, прочли положенную главу из библии, сотворили вечернюю молитву, и теперь пм оставалось одно: сидеть рука с рукой, устремив взгляд на огонь камина, думать тяжкую думу и ждать. Они знали, что ждать предстоит недолго, и при мысли об этом душа женщины содрогалась.
Но сейчас с минуты на минуту должна была войти, чтобы пожелать им спокойной ночи, семилетняя Абби, их единственная дочь, кумир семьи. Прерывая молчание, полковник сказал жене:
– Вытри слезы. Ради нашего ребенка сделаем вид, что мы спокойны и счастливы. Забудем на время о том, что неотвратимо.
– Я скрою печаль в моем сердце, но, боже, оно разрывается от горя...
– Примем все с покорностью: в правоте своей и на благо нам творит господь свою волю.
– Да будет воля его. И разум и душа мои смирились. Если б и сердце мое могло принять... Боже милостивый, неужели в последний раз я сжимаю и целую эту любимую руку!..
– Тш!.. Тише, дорогая! Идет Абби.
В дверях показалась кудрявая головка, а затем и вся фигурка и ночной рубашке, и в то же мгновенье девочка кинулась к отцу. Он прижал ее к груди и стал крепко, горячо целовать, еще и еще...
– Что ты, папа, разве так можно? Ты спутаешь мне волосы!
– Каюсь, больше не буду. Прощаешь папу, моя дорогая?
– Ну конечно прощаю! А ты правда каешься? Это не нарочно? Ты совсем–совсем правда каешься?
– Разве ты не видишь, Абби?
Он закрыл лицо руками и сделал вид, что плачет. Девочка, тотчас пожалев, что вызвала у отца слезы, заплакала и сама и принялась отрывать у него от лица руку, приговаривая:
– Не плачь, папа, я не хотела тебя обидеть. Правда, не хотела. Ну, папочка!
– Она тянула отца за руки, разжимала ему пальцы и вдруг, поймав его взгляд, воскликнула:
– Да ты вовсе и не плачешь! Нехороший папа, ты меня обманул. Пойду к маме, я на тебя обиделась.
Она хотела слезть с отцовских колен, но он обнял ее и сказал:
– Нет, дорогая, останься со мной. Папа признает свою вину, не сердись. Давай поцелую тебя и вытру слезки. Папа проект прощенья у своей Абби, в наказание он сделает нее, что она ему прикажет. Ну вот, слезок больше нет, и нет ни одной спутанной кудряшки. И все, что только захочет моя маленькая Абби...
Мир был водворен. Личико ребенка прояснилось, засияло улыбками, и вот уже Абби гладит отцовскую щеку и назначает кару:
– Сказку! Расскажи сказку!
Но что это?
Взрослые затаили дыхание, прислушались. Шаги... шаги, еле слышные сквозь порывы ветра. Они ближе, все ближе и все слышнее... Но вот они снова стали глуше и замерли вдали. Полковник и его жена глубоко, с облегчением вздохнули, и отец спросил:
– Сказку? Веселую?
– Нет, страшную.
Отец пытался уговорить дочку, что лучше бы веселую сказку, но Абби стояла на своем: ведь ей обещали сделать так, как она захочет; и отец знал, что должен, как истинный пуританин и солдат, сдержать обещание. А девочка все убеждала:
– Ведь нельзя же всегда только о веселом рассказывать. Няня говорит, что людям не всегда бывает весело. Это правда, папа? Мне няня так сказала.
Мать вздохнула, мысли ее снова обратились к великому, безысходному ее горю. Отец сказал мягко:
– Правда, детка. С людьми бывают несчастья. Это грустно, но это так.
– Ну вот и расскажи сказку про несчастных людей. Только такую страшную, чтобы мы прямо дрожали, как будто все это происходит с нами. Мама, ты сядь к нам поближе и держи меня за руку, чтобы мне было не так страптио. Ведь когда все вместе, рядом, не так уж боишься, — правда? Ну, папа, начинай!