— Тот ли это человек, — спросил он, простирая руку к Джонасу, — или нет?
— Вам достаточно взглянуть на него, чтобы убедиться в этом и в правдивости моих слов, — ответил тот. — Он мой свидетель.
— Ах, брат! — воскликнул старый Мартин, сжимая руки и возводя глаза к небу. — Ах, брат, брат! Разве для того мы полжизни чуждались друг друга, чтобы ты породил такого негодяя, а я обратил жизнь в пустыню, иссушив все цветы вокруг себя? И неужели к этому свелся весь смысл твоей и моей жизни, что ты растил, воспитывал, обучал и берег негодяя и заботился о нем; а я стал орудием его казни, когда уже ничто не может вернуть упущенного?
С этими словами он опустился в кресло и, отвернувшись в сторону, умолк на минуту. Потом продолжал с новой силой:
— Но наши заблуждения дали всходы, и пагубная жатва должна быть вытоптана. Пока еще не поздно. Вы на очной ставке с этим человеком, с этим извергом, не для того, чтобы щадить его, но чтобы поступить с ним по справедливости. Выслушайте, не поддавайтесь, стойте на своем, делайте, что хотите — мое решение останется неизменным. Что ж, приступим! А вы, обратился он к Чаффи, — расскажите, что знаете, из любви к вашему старому другу, добрый человек!
— Я молчал из любви к нему! — воскликнул старик. — Он так просил меня. На смертном одре он заставил меня обещать ему это. Я бы никогда не рассказал, если б вы без меня не узнали так много. Ведь я все думал об этом с тех самых пор — не мог не думать; иной раз мне все это представлялось как во сне, только днем, а не ночью. Разве бывают такие сны? — спросил Чаффи, тревожно глядя в лицо старому Мартину.
Тот сказал ему что-то ободряющее, и Чаффи, внимательно прислушивавшийся к его голосу, улыбнулся.
— Да, да! — воскликнул он. — Вот и он так же говорил со мной. Мы с ним вместе учились в школе. Я не мог пойти против его сына, — против его единственного сына, мистер Чезлвит!
— Жаль, что не вы были его сыном! — воскликнул Мартин.
— Вы говорите так похоже на моего доброго старого хозяина, — отозвался старик с детской радостью, — что мне кажется, будто я его слышу. Я слышу вас почти так же хорошо, как, бывало, слышал его. Я будто опять молодею. Он ни разу не сказал мне недоброго слова, и я всегда его понимал. И всегда его видел, хоть глаза у меня стали слабы. Так, так! Он умер, да, умер. Он был очень добр ко мне, мой дорогой старый хозяин!
Старик печально покачал головой, склонившись к руке его брата. В эту минуту Марк, смотревший в окно, вышел из комнаты.
— Я не мог пойти против его единственного сына, — повторил Чаффи. — Он не раз почти доводил меня до этого; вот и сегодня чуть не довел. А! вскрикнул старик, вдруг вспомнив, из-за чего это вышло. — Где же она? Она не вернулась домой!
— Вы говорите про его жену? — спросил мистер Чезлвит.
— Да.
— Я увез ее отсюда. Она на моем попечении и пока не знает о том, что происходит здесь. Она и без этого видела слишком много горя.
Джонас, услышав это, пал духом. Он понимал, что его преследуют по пятам, и видел, что они решили погубить его. Пядь за пядью почва уходила у него из-под ног; все теснее и теснее сжимался погибельный круг, угрожая сомкнуться и раздавить его.
И тут он услышал голос своего сообщника, который, ничего не тая и ни о чем не умалчивая, называл место и время и, воскрешая подробности события, говорил ему в лицо всю правду, без гнева и возмущения. Ту правду, которой ничто не могло скрыть, которая не захлебнулась в крови и не ушла под землю; ту правду, чье страшное дыхание превращало дряхлых стариков в людей полных силы и на чьих грозных крыльях примчался к нему и низринулся на него тот, кого он считал чуть ли не на краю света.
Он пытался отрицать свою вину, но язык не слушался его. У него мелькнула отчаянная мысль бежать, вырваться на улицу, однако ноги так же плохо повиновались его воле, как и застывшее, неподвижное, окаменелое лицо. И все это время голос продолжал обличать его. Словно у каждой капли крови в том лесу был голос, чтобы глумиться над ним.
Когда он умолк, другой продолжал рассказ, но тут все услышали нечто неожиданное: ибо старый конторщик, который следил за всем происходящим, ломая руки, как если бы он знал всю правду и мог открыть ее миру, прервал Льюсома такими словами:
— Нет, нет, нет! Вы ошибаетесь, ошибаетесь — все вы ошибаетесь! Имейте терпение, правда известна только мне!
— Как это возможно, — возразил брат его старого хозяина, — после того что мы слышали? Вы же только что сами сказали наверху, когда я сообщил вам, в чем его обвиняют, что вы это знаете и что он убийца своего отца.
— Да, да! Он и есть убийца! — исступленно крикнул старик. — Но не так, как вы полагаете, не так, как вы полагаете. Постойте! Дайте мне минутку подумать. У меня все это тут, все тут! Это было гнусно, гнусно, жестоко, бесчеловечно; но не так, как вы думаете. Стойте! Стойте!