При этих новых подробностях Клод совсем растерялся. Монастырь, благовоспитанная сиротка — романтичность всего этого приключения смущала его, он не мог придумать, что сказать, что сделать. Прекратив работу, он сидел, опустив глаза на набросок.
— В Клермоне красиво? — спросил он наконец.
— Не очень, там все черно… К тому же я плохо знаю город, я почти не выходила из дому…
Она приподнялась, облокотившись, и очень тихо, со слезами в голосе, как бы разговаривая сама с собой, продолжала:
— Моя мать была очень слабого здоровья и изнуряла себя работой… Она меня баловала, ничего не жалела для меня, приглашала мне учителей; а я так плохо этим пользовалась! От занятий у меня делалось головокружение, я ничего не хотела слушать за уроками, вечно смеялась… Музыка наводила на меня тоску, пальцы судорожно сжимались, когда я играла упражнения. Только с живописью дело еще как-то шло…
Он поднял голову и прервал ее восклицанием:
— Вы умеете рисовать?!
— Да нет же, я ничего не умею, совершенно ничего… Вот у мамы было множество талантов, она учила меня писать акварелью, и иногда я помогала ей раскрашивать веера… Ах, какие прекрасные веера она делала!
Инстинктивно Кристина оглянулась на ужасающие эскизы, которые ярко пламенели по стенам мастерской; в ее ясных глазах читалось смущение, удивление и беспокойство, вызванные этой грубой живописью. Издали она увидела набросок, который художник только что сделал с нее. Резкость тона, широта мазков ее испугали, и она не решилась попросить Клода показать рисунок вблизи. Ей было не по себе в постели, она изнемогала от жары и томилась нетерпением — ведь давно пора уходить, распроститься с художником, забыть о нем, как наутро забывают приснившийся сон.
Клоду передалась ее нервозность. Он почувствовал угрызения совести. Отбросив неоконченный рисунок, он проговорил:
— Спасибо за вашу любезность, мадемуазель… Извините меня, право, я злоупотребил… Вставайте, вставайте, прошу вас. Пора подумать о ваших делах.
Он не понимал, почему она колеблется, краснеет, прячет под простыню обнаженную руку, и чем больше он суетился, предлагая ей встать, тем старательнее она закутывалась в простыню. Наконец, сообразив, в чем дело, он поставил перед кроватью ширму и ретировался на другой конец мастерской. Там он стал греметь посудой, предоставив ей возможность встать с постели и одеться без опасения, что он прислушивается к ее движениям. Среди поднятого им шума он не разобрал ее робких окликов:
— Сударь, сударь…
Наконец он услышал.
— Сударь, если бы вы были так любезны… Я не могу отыскать чулки.
Он заторопился. Вот недогадливый! Как же она будет одеваться, если он развесил ее чулки и юбки сушиться на солнце? Легонько разглаживая чулки, он убедился, что они просохли, сунул их через ширму и вновь увидел протянутую голую руку, свежую и круглую, по-детски очаровательную. Затем он перебросил юбки, просунул ботинки; теперь только шляпа висела на мольберте. Поблагодарив его, она умолкла, а он, продолжая разговаривать, едва различал шуршание одежды и всплески воды.
— Мыло на блюдце, поищите на столе… Откройте ящик, там есть чистое полотенце… Может, вам нужно еще воды? Я передам кувшин.
Мысль, что он может смутить ее, привела его в отчаяние.
— Ну вот, я опять надоедаю вам!.. Чувствуйте себя как дома.
Он принялся за хозяйство. Его одолевали сомнения. Нужно ли предложить ей завтрак? Нельзя допустить, чтобы она сразу же ушла. С другой стороны, если ее пребывание затянется, он потеряет рабочее утро. Так ничего и не решив, он зажег спиртовку, вымыл кастрюлю и начал приготовлять шоколад, найдя, что это будет наиболее изысканным. Он стыдился остатков вермишели, которые она могла заметить на столе; сам он, по южному обычаю, довольствовался по утрам тюрей из хлеба, политого маслом. Едва начав крошить шоколад в кастрюлю, он издал изумленное восклицание:
— Каким образом? Уже?!
Кристина показалась из-за ширмы, одевшись быстро, как по волшебству, чистенькая, затянутая в черное платье. Розовое лицо ее было насухо вытерто, волосы безукоризненно причесаны и собраны в тугой узел на затылке. Клод воспринял как чудо подобную быстроту, умение одеться столь проворно и аккуратно.
— Вот это я понимаю! И во всем вы так ловки?
Сейчас она казалась ему выше и красивее, чем вчера. Особенно его поразили ее спокойствие и уверенность в себе. Было видно, что теперь она не боится его., Встав с постели, где она чувствовала себя беззащитной, надев ботинки и платье, она как бы вооружилась. Улыбаясь, она прямо глядела ему в глаза.