Принесло ли разумное предприятие отца хоть пенни наличными, кроме этих денег, я не помню. Нет, я упустил одну подробность: оно доставило мне возможность наблюдать Селлерса и написать книгу. От моей половины книги я получил 20 000 долларов, - может быть, немногим больше; от пьесы - 75000 долларов, как раз по доллару за акр. Это любопытно: меня еще не было на свете, когда отец приобрел землю, значит, он действовал без всякого пристрастия, однако же только мне одному изо всей семьи пришлось на ней нажиться. При случае я буду кое-когда и дальше упоминать об этой земле по ходу рассказа, потому что она так или иначе оказывала влияние на нашу жизнь на протяжении более чем одного поколения. Всякий раз, как собирались тучи, она вставала перед нами, протягивала руку и с оптимизмом Селлерса подбодряла нас, говоря: "Не бойтесь - положитесь на меня - ждите". Она держала нас в надежде целых сорок лет, а потом покинула нас. Она усыпила нашу энергию, сделала из нас визионеров - мечтателей и тунеядцев: мы все собирались разбогатеть в следующем году - для чего же работать? Хорошо начинать жизнь бедняком, хорошо начинать ее богачом - и то и другое здорово! Но начинать жизнь бедняком в надежде на богатство... Тот, кто этого не испытал, не может себе представить, что это за проклятие.
Мои родители переехали в штат Миссури в начале тридцатых годов, - не помню, когда именно, потому что в то время меня еще не было на свете и я этим вовсе не интересовался.
В те дни это было долгое путешествие и, должно быть, весьма нелегкое и утомительное. Они поселились в маленькой деревушке Флорида, округе Монро, где я и родился в 1835 году. В деревушке было сто человек жителей, и я увеличил население ровно на один процент. Не каждый исторический деятель может похвастаться, что сделал больше для своего родного города. Может быть, с моей стороны нескромно упоминать об этом, но зато это правда. Нигде не записано, чтобы кому-нибудь другому удалось совершить нечто подобное, будь это даже Шекспир. А я осчастливил Флориду и, вероятно, мог бы осчастливить таким же образом любой город, будь это даже Лондон.
Не так давно мне прислали из Миссури снимок дома, в котором я родился. До сих пор я всегда утверждал, что родился во дворце, - вперед буду осмотрительнее.
Я любил вспоминать, как мой брат Генри вошел в костер, разложенный на дворе, когда ему была неделя от роду. Замечательно, что я мог запомнить такую вещь, а еще замечательнее, что я упорствовал в своем заблуждении ровно тридцать лет и уверял, что действительно помню этот случай; разумеется, этого не было, в этом возрасте брат еще не умел ходить. Если бы я дал себе время подумать, то не обременял бы свою память такой невероятной чепухой в течение тридцати лет. Многие думают, что впечатления, которые накапливаются в детской памяти за первые два года жизни, живут не больше пяти лет, но это неверно. Случай с Бенвенуто Челлини{28} и саламандрой следует считать действительно имевшим место, и вполне достоверен замечательный пример в записках Эллен Келлер{28}, - но об этом я поговорю как-нибудь в другой раз. Много лет я был уверен, что помню, как помогал моему деду распивать грог, будучи шести недель от роду, но теперь я уже об этом не рассказываю: я состарился, и память моя работает хуже прежнего. Когда я был помоложе, я помнил решительно все, было оно или не было, теперь же рассудок мой слабеет, и скоро я буду помнить только то, чего никогда не было. Очень грустно превращаться в такую развалину, однако всем нам этого не миновать.
Мой дядя, Джон Э. Куорлз, был фермер, и ферма его находилась в четырех милях от Флориды. У него было восемь человек детей и пятнадцать или двадцать негров, и в других отношениях он был не менее счастлив, особенно в отношении характера. Мне никогда не приходилось встречать человека добрее дяди Джона. Лет до одиннадцати-двенадцати, с тех пор как мы перебрались в Ганнибал, я гостил у него по два и по три месяца в году. Намеренно я никогда не выводил его или тетку в своих книгах, зато ферма его раза два мне очень пригодилась. В книгах "Гекльберри Финн" и "Том Сойер - сыщик" я переместил ее в Арканзас. Это было дальше на целых шестьсот миль, но не так уж трудно сделать: ферма была невелика - может быть, акров пятьсот, однако, будь она и вдвое больше, я бы этим не затруднился. А до этической стороны вопроса мне нет никакого дела: я переместил бы целый штат, если б того потребовали интересы литературы.
Эта ферма дяди Джона была настоящим раем для мальчишек. Дом был пятистенный, бревенчатый, с широкой крытой галереей, соединявшей его с кухней. Летом стол накрывали посередине галереи, в тени и прохладе, а еда была такая роскошная, что я готов прослезиться при одном воспоминании. Жареные цыплята и поросята, дикие и домашние индейки, утки и гуси, свежая оленина, белки, кролики, фазаны, куропатки, перепела; сухарики, горячая драчена, горячие гречневики, горячие булочки, горячие маисовые лепешки; вареные початки молодой кукурузы, бобы, фасоль, томаты, горох, ирландский картофель, бататы; пахтанье, парное молоко, простокваша; арбузы, дыни-канталупы - все это только что с грядки; пироги с яблоками, пироги с персиками, пироги с тыквой, яблоки в тесте - всего не перечесть. Главная роскошь заключалась в том, как все это было приготовлено, - особенно некоторые блюда: например, маисовые лепешки, горячие сухарики, булочки и жареные цыплята. Ничего этого не умеют как следует готовить на Севере. Ни один северянин не может научиться этому искусству, как мне известно по опыту. На Севере думают, что умеют печь маисовые лепешки, но это просто вздорный предрассудок. По-моему, нет ничего вкуснее южных маисовых лепешек и ничего хуже северной имитации этих лепешек. На Севере очень редко пробуют жарить цыплят, и хорошо делают: этому искусству нельзя выучиться к северу от линии Мэзон - Диксон{29} и ни в одной из европейских стран. Это говорится не понаслышке, а по опыту. В Европе воображают, что подавать на стол с пылу горячий хлеб разных сортов - "американский" обычай; но это слишком широкое обобщение: такой обычай существует на Юге, на Севере он распространен гораздо меньше. На Севере и в Европе горячий хлеб считается вредным для здоровья. Это, должно быть, тоже вздорный предрассудок, вроде европейского предрассудка, будто вредно пить воду со льдом.