— Мы с твоей матушкой, Хорес, сразу понравились друг другу. — мягко напомнила миссис Баркер. — А это большая разница.
— Ну, мисс Маринер любой бы женщине с мозгами понравилась. Скажу я тебе, чуть не плеснул соусом в эту крокодилиху. Сидит себе, нахохлилась, точь-в-точь старая орлица. Если хочешь знать мое мнение, мисс Маринер чересчур хороша для ее драгоценного сыночка!
— Но, Хорес! Сэр Дэрек — баронет.
— Ну и что из того? Как говорится, доброе сердце ценнее короны, а вера — надежней, чем знатная кровь.[5]
— Ты, Хорес, прямо социалист!
— Никакой я не социалист. Просто рассуждаю. Не спрашивал, кто у мисс Маринер родители, но любому видно, она — самая-разсамая леди. Ну и что толку? Плохо ей придется, бедняжке!
— Хорес! — Мягкое сердце миссис Баркер надрывалось. Ситуация, на которую намекал ее муж, была ей не в новинку—на ней держалась половина сюжетов из серии «Преданное сердце», а они трогали ее до глубины души. — Ты думаешь, ее милость встанет между ними и погубит их любовь?
— Уж эта постарается. Не забудет.
— Но у сэра Дэрека есть свои деньги, верно? Вот сэр Кортни Трэверс влюбился в молочницу, но зависел во всем от своей матери, графини. А тут — совсем по-другому. Сэр Дэрек может поступать, как ему угодно, а?
Баркер печально покачал головой. Роскошная сигара, размягчающий эффект виски с содовой оказали свое действие — раздражение его чуть поулеглось.
— Тебе такого не понять. Женщины, вроде ее милости, уговорят мужчину на что угодно. И отговорят от чего угодно. Мне оно без разницы, да только ясно, что наша мисс влюблена в этого Дэрека по уши. Что уж такого она в нем находит, не пойму, но это ее личное дело.
— Хорес, он такой красивый! — заспорила миссис Бар-кер. — У него сверкающие глаза и твердый рот!
— Думай, как знаешь, — фыркнул Баркер. — Лично мне эти всякие глаза ни к чему. И если б он чего поумнее выговаривал этим твердым ртом, а то советует хозяину запирать сигары да прятать ключ. Вот уж чего терпеть не могу, когда мне не доверяют! — Подняв сигару, Баркер придирчиво оглядел ее. — Ну вот! Так и знал! Обгорела вся с одного бока. И как они их раскуривают? Просто стыд. Ну да ладно. — Он поднялся и направился к коробке. — Там их еще хватает. Нет худа без добра, — философски заключил Баркер. — Не будь хозяин такой нервозный, так вспомнил бы про ключ в замке. Плесни-ка себе еще винца, мало мы веселимся!
2Когда подумаешь, сколько своих проблем и неприятностей у обычного зрителя, приходящего в театр, просто диву даешься, как это драматурги умудряются отвлечь его и позабавить целых два или три часа. Если взять, к примеру, троих зрителей, пришедших на премьеру «Огненного испытания» в театр «Лестер», задача автора, несомненно, была не из легких.
Достаточно только сослаться на замечание Баркера, что обед у Фредди не имел должного успеха. А подыскивая в анналах истории мрачные параллели поездке в такси, выуживаешь лишь одну — отступление Наполеона от Москвы. Да и оно-то, наверное, не происходило в такой мертвящей тишине.
Единственный, кого из компании можно бы назвать, пусть и с натяжкой, счастливым, был Фредди. Сначала он купил три билета на это «Испытание», но из-за неожиданного приезда леди Андерхилл пришлось покупать четвертый, и место оказалось отделено несколькими рядами от первых трех. На него, как Фредди уже сказал Дэреку за завтраком, собирался сесть он сам.
Немалым утешением философу в этом жестоком мире служит соображение, что, хотя человек и рожден для печали (что так же верно, как то, что искры летят вверх), однако выпадают ему кое-какие мелочи, приносящие счастье. Мысль о том, что находиться он будет за несколько рядов от леди Андерхилл, поднимала настроение Фредди не хуже тоника, наполняя его сладким трепетом, будто мелодия проникновенного гимна. Попроси его кто в этот момент коротко определить счастье, он ответил бы: сидеть за несколько рядов от леди Андерхилл.
Театр был уже полон, когда прибыла компания Фредди. На этот сезон «Лестер» был арендован новым рыцарем театра сэром Честером Портвудом, у которого имелось множество приверженцев. Какова бы ни была, в конечном счете, судьба любого спектакля, хоть один вечер он да продержится на сцене. Кресла партера посверкивали драгоценностями и потрескивали манишками; в воздухе витали дорогие духи, ожесточенно сражаясь с плебейским запашком мяты, тянувшимся из задних рядов. Ложи были полны, а наверху, на галерке, мрачные любители драмы, заплатившие свои шиллинги при входе, твердо рассчитывали повеселиться на эту сумму, и сидели, флегматично ожидая, когда поднимется занавес.