— Ей можно. Ну, спрашиваю в последний раз, идете вы или нет?
«Мазарэн» был одним из тех роскошных ресторанов, которые кишат между Мэдисон и Парк-авеню. Он, несомненно, процветал. Сперва казалось, что мест нет, но для мистера Клаттербака отыскали уютный уголок. Вообще принимали его, как царя, официанты кидались к нему по первому знаку. Когда толпа поклонников поредела, Терри и Рассел начали свой пир.
Великий издатель никогда не начинал пиров с духовных радостей и душевных излияний; поначалу он ел в сосредоточенном молчании. Наконец настал миг, благоприятный для беседы.
— Ну, вот, любезная Терри, — сказал он.
— Ну, вот, любезный благодетель.
— Я хочу поговорить об издателях и писателях. Уинч и Клаттербак издали книжку вашего избранника. Почему же они — в стороне? Где наши права, где наши выгоды? Все — у писателей.
— Так их, Расе! Бей бедняков!
— Ха-ха, бедняков! Да они все, как один, богаче меня. Кто зимует во Флориде? Писатель. Чей лимузин окатывает грязью издателя, который тихо ждет автобуса? Посмотрите на своего супруга. Купается в золоте. Я думаю, он всем доволен?
— Д-да, он рад, что книжка расходится…
— Хорошо издана!
— …и пьеса имеет успех…
— Дополнительные права. Мы их тоже когда-нибудь получим.
— …но он скорей огорчен…
— Чем же это?
— Понимаете, его отец…
— Маркиз?
— Да-да. Так вот, он исчез куда-то.
— Передайте, что с маркизом все в порядке.
— Откуда вы знаете? Вы о нем слышали?
— Мало того, я его видел. Точнее, я с ним вижусь довольно часто.
Терри удивилась.
— Он здесь, в Нью-Йорке?
— Да.
— Почему же вы нам не сообщили? А ему вы передали наш адрес?
— Конечно. И он сказал, что заглянет, когда будет в тех местах. Тут он был недельку, не больше, сами понимаете, дела…
— Я бы очень смутилась, если бы его увидела. Как будто Джон знакомит меня с мамой.
— Кто-кто?
— Джон. Вы не слышали этой песни?
— Нет.
— Значит, вам ведомо не все. Отец ее вечно пел. Жених повел невесту к матери, та оглядела ее, покачала головой и говорит: «Бедный Джон, ах, бедный Джон!»
— А кто такой Джон?
— Господи, Расе! Вы поглупели от еды. Жених, конечно. Я хочу сказать, что маркизу не понравится брак с нищенкой.
— Не ему судить. Его жена еще беднее.
— Жена? Разве он женился?
— Конечно. Месяц назад. Надо было вам сказать, да вот, запамятовал. Очень милая женщина. Француженка, это да, но должен же кто-то быть французом. Раньше она служила кухаркой.
— Кухаркой?!
— Да. И какой! Раза два я ел ее обеды… А, вот и он, маркиз!
Терри обвела глазами зал.
— Где он? Не вижу.
— А вон там, у столика, где официант накладывает кому-то омлет с куриным фаршем. Ах, надо было взять! Хорошая штука.
Терри с удивлением увидела высокого, элегантного господина, на которого показывал Расе.
— Он что, метрдотель?
— Да, и очень хороший. Я сразу понял, в чем его призвание. У меня на такие вещи чутье. «Метрдотель, — сказал я, как только его увидел. — Стиль, манеры, внешность, достоинство — ну, все!» Так что когда он мне написал, что сидит без денег, я тут же устроил его в Нью-Йорке. Конечно, пришлось подучиться. Это он проделал во Флориде.
— Там он и встретил кухарку?
— Да. Она служила у одних богатых людей. Однажды маркиз оказался с ней рядом в кино. Любовь с первого взгляда, или с первого куска рагу. Неделю назад он поступил сюда и, как я и ждал, произвел сенсацию. У него… Что это бывает у французов?
— Бородка?
— Да нет!
— Вы же сами говорили.
— Говорил, но это здесь ни при чем. Кончается на «ква». А, вспомнил — «Je ne sais quoi».[145] Так что Джеф может о нем не беспокоиться. Метрдотели с голоду не умирают. Кому-кому, а им есть, что подкопить. Это издатели в конце концов торгуют яблоками.
— А не карандашами?
— Карандашами или яблоками. Хотел бы я стать метрдотелем!
— Фигура у вас не та.
— Сколько можно говорить о моей фигуре! Ваш Джеф будет точно таким через пять лет.
— Не будет!
— Посмотрим.
Терри зачарованно следила за передвижениями маркиза. Клаттербак не ошибся. Да, именно — стиль, манеры, внешность, достоинство. Поднимая крышку и являя взору жареную курицу с грибами, он был величав, словно полномочный посол уважающей себя страны, вручающий какому-нибудь монарху верительные грамоты.
Пока он приближался к их столику, она подметила в нем изысканную важность, которой не было в Ровиле. Заметив ее, он шире открыл глаза, но других проявлений чувства себе не позволил.