— Да, — отвечал Джеф. — В чем дело?
— Случилась странная вещь. Твоя бывшая мачеха пригласила в «Grenouilliere» нас с тобой и мисс Трент с сестрой. Удивительно! Я думаю, она стала мягче. Что-то тронуло ее душу.
— Наверное, услышала песню, которую любила в детстве.
— А что, может быть. Ты бы видел, как она улыбалась! Говорит, только я умею заказывать обед. С медового месяца i такой не помню. Поразительно!
— Да уж…
— О расходах не беспокойся, платит она. Значит, так… Икра, bisque d'ecrevisses, форель a l'Archduc, куропатка perigourdain,[116] спаржа… В общем, ясно. Я еще не все продумал, но поверь, это будет пир богов. Ты, конечно, едешь?
— Прости, не могу. У меня тут одна встреча.
— Отложи.
— Не решусь, он очень хочет меня видеть. Такой Честер Тодд, племянник нашей мегеры. Утром приехал из Сэн-Рока.
— А, да! Брат этой странной барышни с большими глазами. Наверное, и его пригласили.
— Нет. Мегера не знает, что он здесь, и он просил не говорить. Хочет отсрочки.
— Что ж, понять его можно. Жаль, жаль! Ну, что поделаешь…
— Вот именно. А теперь — прости, я работаю.
— Сколько можно! — возмутился маркиз, считавший труд формой невроза. — Черт знает что! В такой день лучше гулять с мисс Трент.
— Несомненно.
— Играть с ней в теннис.
— О, да!
— Купаться. Кататься на лодке.
— Да, да, да.
— Чего ж ты сидишь? Джеф вздохнул.
— Интересно, мучался так Эрл Стэнли Гарднер?[117] — сказал он. — Наверное, нет. Тогда он не писал бы по шестнадцать книг в год. Что ты ко мне пристал? Доведешь еще до инсульта, да что там, до отцеубийства, а это большой грех. Я изо всех сил стараюсь не думать о мисс Трент, избегаю ее, а ты — гулять, играть!
Маркиз очень удивился.
— Она же тебе нравится!
— Это мягко сказано.
— Ты что, влюбился?
— Да.
— Ничего не понимаю! Джеф снова вздохнул.
— Что ж тут непонятного? Все очень просто. Я ничего не могу предложить.
— А имя Мофриньезов?
— И доходы Мофриньезов.
— Нельзя так много думать о деньгах, мой мальчик.
— Прости, это фамильное. Но ничего не попишешь, она богата, я беден.
— Жефф!
— Не надо. Когда речь идет о браке, я — истинный Пот-тер. Не могу жениться ради денег, совесть не велит.
Маркиз содрогнулся. Конечно, он слышал, что бывают такие люди, но это его не радовало.
— Ты меня разочаровал, — с печальным достоинством промолвил он в дверях.
И, скорбно пройдя по террасе, присел под одним из зонтиков, воплощая старую, как мир, трагедию отца, который не может понять сына.
Нет, посудите сами, что же это такое! Да, бывало, Мофриньезам приходилось преодолевать себя. В портретной галерее, пока ее не продали, были редкостные рыла, ибо в нашем несовершенном мире богатство и красота совмещаются нечасто. Да, их предки — и не двое, не трое — шли нелегким путем. Они закрывали глаза, сжимали зубы, но выполняли свой долг.
Но Жеффу это не угрожает! Его богатая красотка и богата, и красива. Мало того, он в нее влюблен. При чем же здесь дурацкая совесть? Вопрос был труден, и мы не удивимся, что бедный маркиз заказал полбутылки шампанского.
Он выпил бокал, налил снова и, отрешенно глядя на бусинки пузырьков, немного успокоился, но действие славного вина мгновенно уничтожил неприятный голос над ухом.
— Где, — проревел месье де ла Урмери, — дело Киболя? ГДЕ! ДЕЛО! КИБОЛЯ?!
Именно в эту минуту на террасу вышла Кейт. День стоял жаркий, и ей захотелось выпить лимонада, или, как выражаются в этой нелепой стране, ситронада. Усевшись под зонтиком, она увидела маркиза, пылко беседующего с невысоким и толстым человеком, похожим на мопса, которому зачем-то забинтовали голову.
С того самого дня, когда граф и маркиз вошли в их орбиту, Кейт беспокоилась, чуя недоброе. Взволновал ее, собственно, разговор с Терри, которая решила отряхнуть с туфелек песок Ровиля и внезапно передумала. Если девушка рвется домой и вдруг, увидев субъекта, похожего на Грегори Пека, об этом забывает, старшая сестра просто обязана узнать его финансовый статус. В сущности, она понимала, что услышит. Чего-чего, а историй о нищих иностранных графах она читала достаточно. Чувства ее удивительно гармонировали с чувствами миссис Пеглер: та боялась авантюристок, она — авантюристов.
Сложность заключалась в одном — как подойти к делу? Спроси авантюриста, что он замышляет, и он обдаст тебя холодом. Спроси его друзей, они солгут, сами о том не зная, ибо сведения черпают от самого авантюриста. Думая об этом, Кейт пила ситронад и поглядывала на маркиза, беседующего с забинтованным мопсом.
Чем больше она смотрела на них, тем яснее становилось, что они хорошо знакомы, но не дружны. Слов она не слышала, но жесты подсказывали, что мопс обзывает маркиза оскорбительными именами. Когда ей уже казалось, что беседа будет длиться вечно, маркиз, выражавший внимание с тем видом, с каким воспитанный человек слушает то, что слышал сотни раз, встал, похлопал мопса по плечу и удалился. Он удалился, пообещав посмотреть, нет ли Дела в его номере, а месье де ла Урмери, тяжко отдуваясь, потянулся к бокалу. Знаток этикета непременно заметил бы, что нельзя пить вино человека, которого ты называл такими словами, но он бы знатока не услышал. Золотистый нектар освежил его горло, когда он заметил, что у столика стоит какая-то дама.
— Ах ты, Боже мой! — сказала она с несомненным состраданием.
Месье де ла Урмери не швырнул в нее бокал, потому что там оставалось шампанское, и заменил это действие взглядом василиска.
— Вы попали в железнодорожную катастрофу? — спросила тем не менее дама.
Полагая, что ее хорошо бы освежевать тупым ножом, а затем опустить в кипящее масло, он все же ответил:
— Нет. Ударили топором.
— Что?!
— То, — твердо сказал чиновник.
— Быть не может! — вскричала дама и поклохтала, словно курица.
— Может, — отвечал Урмери. — Повторяю, кто-то ударил меня топором.
— О, Господи!
— И не убил, заметьте. Казалось бы, бьешь топором, так уж бей с размаха. Но нет! Ничего не умеют. И это чиновники, ха-ха?!
Дама поклохтала еще, потом спросила:
— Кто же вас ударил?
— Один мой служащий, Легондю.
— Зачем?
— Затем, что он псих. Фигуры ему являются, видите ли! Посидят, посверкают и велят перебить всех начальников, начиная с меня. Бред какой-то! Сияют, вы подумайте!
— Конечно, вы огорчены…
— Огорчен?! — взорвался Урмери, словно его начинили тринитротолуолом. — Я в полном отчаянии! Сперва эта свинья маркиз…
Кейт облегченно вздохнула. Она и не знала, как подвести его к этой теме.
— Я видела, вы с ним беседовали, — заметила она.
— Да уж, я с ним побеседовал! — злорадно подтвердил чиновник. — Уехал, видите ли, с этим досье!..
— Простите?
— Ну, с делом Киболя. Когда я уволил его, он…
— Я не совсем поняла. Он служил у вас?
— Можно сказать и так. Но ничего не делал.
— Значит, он не богат?
— Опаздывал каждый день, все путал, вечно где-то шлялся… А, что? Богат? Не смешите меня!
— У него же замок в Арденнах.
— Давно продал. Женился, правда, на американке, но они давно разошлись. Богат! Ха-ха!
— Та-ак… — промолвила Кейт с той суровой радостью, с какой произносят «Я же вам говорила»; и тут появился маркиз, рассыпаясь в извинениях.
— Мой дорогой, — сокрушался он. — Что вы обо мне подумаете?
Месье де ла Урмери лаконично заметил, что не скрывал своего мнения.
— Только что вспомнил, — продолжал маркиз, — я оставил вашего Киболя дома, в Париже. Он в верхнем левом ящике комода, под носовыми платками. Консьерж вас пустит, скажите, что от меня. Искренне советую дать ему несколько франков.
Месье де ла Урмери постоял, выражая взглядом, что слов у него нет, потом повернулся и ушел. Маркиз взялся было за шампанское, когда женский голос сухо произнес:
— Хотела бы с вами поговорить.
Подняв глаза, он увидел Кейт. Губы у нее сомкнулись в тонкую черточку, взор сверкал, и она напомнила ему одну из прапрабабушек XVIII века, третью слева, если считать от входа, которая с самого детства нагоняла на него страх и трепет.
117