— Ну, Мяч! Это, знаете ли…
— А?
— Получше ничего не могли придумать?
— Э?
— Взломщик! Драка в темноте! Слабо, мой друг, слабо.
— Да я правда дрался со взломщиком!
— М-дэ…
— Дал ему в ухо, и он ушел.
— Гм-м…
— Что значит «Гм»? Нет, что значит «Гм»?!
— То, мой мальчик, что я вам не верю. Где следы борьбы?
— Я все убрал.
— Гм-м…
— Ну вот, опять! Сказано вам, дрался.
— М-дэ…
— Ой, не могу! Да прекратите вы…
— Хотел бы я это прекратить! Но вряд ли сумею. Сэр Перси немедленно начнет рассказывать, что он тут видел.
Фредди подпрыгнул, словно лосось в брачный сезон.
— Немедленно?
— Да. И позже тоже, днем и ночью. Ему недель на пять хватит.
— А, черт! — Фредди закрыл лицо руками. Он не страдал так с той поры, когда, болея за добрый старый Принстон, получил сполна от мастодонтов, болевших за добрый старый Йейл. — Надо бы мне послушаться этого типа.
— Месье Тип? Кто это?
— Да нет, просто один субъект. Здешний сыщик. Он тут был.
Маркиз горестно охнул.
— Вас видел agent d'hotel? Здесь, в этой комнате?
— Нет, в ванной.
— Ну, знаете! — маркиз буквально задохнулся. — Так. Все ясно. Остается одно. Немедленно подайте объявление о помолвке с мисс Трент!
— Что?!
— Я непонятно выражаюсь? — холодно осведомился маркиз.
— Да я хочу жениться на Мэвис!
— Мой мальчик, мало ли чего вы хотите! Существует долг, — сообщил маркиз, знавший о долге по слухам. — Даму компрометировать нельзя. Какой позор!
— Да, Господи…
— У человека чести выбора нет.
Фредди погрузился в отчаяние, а маркиз смотрел на него, как смотрят на шарик, бегущий по рулетке. Многое зависело от того, что будет, — свобода любимого сына, благополучие девицы, к которой он сразу почувствовал отеческую нежность…
Века сменялись веками. Наконец, когда Фредди поднял взор, лицо его явственно перекосилось.
— Ладно, — сказал он.
— Молодец, — одобрил маркиз и пошел звонить в парижскую редакцию «Нью-Йорк Геролд Трибьюн».
Только он исчез, появилась Терри. Вид у нее был такой, словно она прошла сквозь бурю, что, собственно, и случилось. Кейт умела бранить сестер, но этой ночью превзошла себя.
— Ой, Мя-ач! — сказана Терри. — Вы еще здесь? Я думала, давно ушли.
— Нет, не ушел. С маркизом разговаривал. Знаете что?
— Откуда же?
— А я сейчас скажу. Все в порядке.
— Очень рада. Убедите в этом Кейт.
— Мы с вами поженимся.
— Что вы! Зачем?
— Вы пойдете за меня?
— Нет.
— А этот Мафринюс очень советует.
— Не его собачье дело.
— Позор, говорит.
— Ну и пусть. Спасибо вам, Мяч, вы истинный рыцарь, но обо мне не беспокойтесь. Между нами говоря, я и так выхожу замуж.
— Нет, правда?
— Вроде бы, да.
— То есть, вы кого-то любите?
— Именно.
— Джефа? — догадался Фредди.
— Еще одно очко. Фредди заулыбался.
— Это хорошо. Он — ух, какой парень!
— И я так думаю.
— Правда, француз, — огорчился честный Фредди. — Ничего не попишешь. Хотя у него мать американка!
— Тогда все в порядке, — сказала Терри. — Ну, Мяч, катитесь к себе. Спасибо за помощь. Привет Змеюке.
Именно в этот миг появилась Кейт, подобная Саре Сиддонс[124] в роли леди Макбет, и Фредди юркнул на балкон, пробормотав что-то вроде «Спокононочи». Постояв немного на фоне летнего неба, он исчез, словно кошка в саду, поскольку при всей своей смелости эту особу боялся. Она воздействовала на него точно так же, как на Питера Уимза из юридической конторы «Келли, Дубински, Уикс, Уимз и Бэссинджер».
— Та-ак! — проговорила Кейт.
— Ты удивилась, что он еще здесь? — спросила Терри. — Ничего. Он ждал, чтобы сделать мне предложение.
— О! — воскликнула Кейт. Мы преувеличим если скажем, что лицо ее смягчилось, но все же ей явно стало легче. — Да, это лучше всего.
— А я ему отказала.
— Что!
— Он очень милый, но я за него не выйду.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Значит, ты сошла с ума. Неужели тебе неясно…
— Ой, хватит!
— Да что с тобой говорить! Терри охватило раскаяние.
— Ну, прости меня! Я не хотела тебя обидеть. Просто нервы сдали. Я какая-то взвинченная.
— И грубая. Что ж, пойду лягу. А, забыла! — Кейт открыла сумочку. — Когда я брала ключи, мне дали записку. Спокойной ночи.
Когда еду и вина заказывает маркиз Мофриньез-э-Валери-Моберран, гости, вернувшись домой, часто нуждаются в соде. Случилось это и с Кейт. Вскоре она вернулась, гордая и скорбная, и надменно произнесла:
— Соды нету?
Терри не ответила. Она что-то писала.
— Нету ли у нас соды? — повторила сестра.
Терри обернулась. Лицо у нее было бледное, глаза — какие-то темные.
— Есть. В ванной.
— Спасибо. Они помолчали.
— Ты ляжешь когда-нибудь? — спросила Кейт.
— Вот только допишу.
— А кому ты пишешь? — по-прежнему гордо, но не без любопытства осведомилась Кейт.
— Фредди. Можешь оставить утром у портье. Так, записка. Принимаю предложение.
— Что?! Значит, ты видишь, что я права?
— Ты всегда права, и с Джефом тоже. Ты сказала, что я получу любезное письмо — занят, то-се, деловая встреча. Вот оно, пожалуйста. Прочти, если хочешь, — сказала Терри и, горько плача, кинулась на тахту.
— Ой, дорогая! — запричитала Кейт, обнимая ее покрепче. — Ой, моя миленькая!
Глава VIII
Трапеза с издателем превзошла все ожидания. Начиная с мартини, она струилась, как бриз. Именно такие трапезы запечатлеваются на пленке памяти, когда с нее стерся даже вчерашний день.
Джеф, как все мы, нередко сомневался в том, что человек — венец мироздания. На эту мысль его наводили немецкие солдаты и консьерж в его доме. Однако сейчас, глядя на Клаттербака, он понимал, что заблуждался. Род человеческий, в сущности, неплох. Если он произвел на свет это дивное создание, он вправе похлопать себя по груди и лихо надеть шляпу набок.
Да, ничего не скажешь, телесно этот ангел не достиг идеала. Обычно издатели тощают от общения с авторами, он же — раздался во все стороны и благодаря круглому лицу, круглым глазам и круглым очкам походил на сову, отдавшую должное полевкам. Ближних он превосходил не внешностью, а речью.
Поначалу, надо признаться, и здесь он ничем не блистал, ибо за коктейлями говорил о том, как хорошо без жены в Париже. Конечно, заверил он, она — лучшая из женщин, но не всегда его понимает. Скажем, трудно внушить ей, что человек умственного труда должен время от времени развлекаться, иначе у него будет язва. Примерно это слышал Джеф и от Честера Тодда.
Предупредив, что он ни в малой мере не сидит на диете, Клаттербак заказал внушительный ланч и развил свою тему, выражая признательность Промыслу, подсунувшему любимой супруге простейшую корь. Однако когда официант привез бифштекс с жареной картошкой, он перешел к делу, представ перед Джефом во всем своем очаровании.
— Так вот, эта ваша книжка, — сказал Клаттербак, впиваясь в мясо вилкой и зубами. — Поразительно! Где вы научились так писать по-английски? И не подумаешь, что француз.
— Я наполовину американец. Оба языка мне родные.
— И про Америку пишете, как будто там долго жили.
— А я и жил. Отец женился, мы с мачехой не ладили, и я туда уехал на несколько лет. Чего я только ни делал! И водой торговал, и на ранчо вкалывал, и бродил с другом по пустыне… Ну, всякое бывало. К началу войны я служил официантом в нью-йоркском отеле.
— В каком?
— «Бербадж».
— Бывал там, бывал. Кормят хорошо, но мало. А потом вы проливали кровь за Францию?
— Именно. Вообще-то я немного пролил. Мог и больше.
— Не были в этих, как их, маки?
— Был.
— Тяжело, а?
— Нелегко.
— Кормят плохо, я думаю.
— Да, не особенно.
— Ах, как я вас понимаю! Вот, посудите. У меня домик в таком Бенсонбурге, на Лонг-Айленде. Сидим мы как-то в воскресенье, пьем коктейль, тут заходит кухарка и сообщает, что соседский дог съел баранье жаркое, когда она отвернулась. Представляете? Мясная лавка — в Уэстхемптоне, это шесть миль, и вообще закрыта по воскресеньям. Пришлось обойтись яйцами. Я съел штук пять, ну, шесть, с беконом, закусил сыром, пирогом… Ничего, выжил, но не дай Бог опять так влипнуть! Эй, гарсон! Анкор[125] картошки фри. Да, боец Сопротивления, это вам не кот начхал. Очень хорошо для суперобложки.
124