— Ну, всем этим займетесь?
— Конечно.
— Может быть, лучше подождать…
— Чтобы вы убрались подальше? Естественно. Маркиз глубоко вздохнул.
— Скажите, у вас все издатели такие?
— Ну, что вы! — Клаттербак презрительно махнул леденцом. — Большей частью у них не хватает ума провести муху. Спрыгнете сами или помочь?
— Спасибо, — отвечал маркиз. — Я справлюсь.
Когда корпулентный комиссар ударяет вас дверью со всего размаха, это неприятно, но все же отвлекает от других забот. Первые минуты в ванной почти принесли Джефу желанный покой души. Однако вскоре мысли его вернулись к чудовищной новости, которую так легко, так бездумно сообщил Арчи, и в тот же миг гномы снова принялись терзать его раскаленными щипцами при помощи коллег с ножами и пинцетами.
Одного он понять не мог — почему это сделала Терри. Женщин он знал, на их счет не обольщался, но ведь она — другая: открытая, честная, чистая. Она его любит, в конце концов. И что же? Стоило ей узнать, что он беден, как она кинулась в объятия Карпентера, другими словами — продалась за деньги.
В холодной ярости пришел он сюда и в той же холодной ярости собирался выйти из ванной. Арчи просил его взять интервью. Что ж, пожалуйста! Он ей покажет, кто она такая. Вежливо, сдержанно, учтиво — но так, что она предпочла бы порку. Задержавшись перед зеркалом, он порепетировал.
«Добрый вечер, мисс Трент!»
Да, именно так. То-то она удивится! Холодно, сухо, отрешенно — «Добрый вечер».
«Парижский выпуск «Геролд Трибьюн» просил меня, если не возражаете, узнать у вас подробности помолвки. Конечно, вы понимаете, что жизнь такого человека представляет огромный интерес. Читатели очень любят читать о миллионерах. Деньги завораживают их, как и вообще многих».
Слишком тонко? Нет, в самый раз. Учтиво, любезно, сдержанно — но с холодным презрением.
Он открыл дверь и увидел Терри. Она сидела на чемодане и плакала.
Терри Гроза комиссаров исчезла, как и не было. Остался только страх. Нет, еще беспомощность и безнадежность.
Клаттербак говорил о том, поверят ли ей присяжные. Газетные карикатуры внушили ей, что присяжных здесь нет, и она представляла себе грозного судью, которого гораздо трудней убедить, чем дюжину простых смертных.
Судья посмотрит на нее и холодно скажет: «Виновна».
Подумав об этом, она утратила последнее мужество.
Сердце у Джефа перевернулось. Он точно знал, что он не будет с ней отрешенным, холодным, презрительным, а главное — что она не выйдет за Фредди. Выйдет она за него, Джефа Эскриньона, а если кто захочет помешать, пусть пеняет на себя.
Однако прежде всего надо ее утешить. Что случилось, в конце концов? Все прекрасно, лучше некуда. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:
— Mon ange, mon tresor, qu'est ce que tu as,[141] — и что-то еще по-французски.
Это помогло. Она отряхнулась, как собачка, вышедшая из моря.
— Ничего, — сказала она, — просто я испугалась.
— Испугалась? Кто же тебя испугал? В чем дело?
— Даже мистер Клаттербак сомневается!
— Ничего не понимаю.
Бюиссонад устал. Никогда — ни мелким шпиком, ни всемогущим начальником — он не видел, чтобы обвиняемый юркнул в ванную и заперся. Поистине, век живи, век учись.
С этими мыслями он загрохотал в дверь. Джеф удивился.
— Что это?
— Комиссар. Он меня арестует. Джеф нежно взял ее за руку.
— Расскажи мне толком, что случилось.
Мистер Клаттербак, с суровым укором глядевший с балкона на толстых купальщиков, один другого страшнее, услышал из комнаты пылкую французскую речь. Узнав голос Джефа, он слегка нахмурился. Ему казалось, все-таки, это немного безвкусно, даже невежливо. Однако тут же он понял, что беседует Джеф с комиссаром, человеком настолько темным, что он не знает английского. Заглянув в комнату, издатель увидел нос своего подопечного и окончательно его оправдал.
— Ну, знаете! — сказал он. — Этот издольщик времени не теряет. Вы напоминаете мне У.С. Филда.[142]
Джеф отрешенно на него взглянул. Клаттербак заметил в нем напряженность. И то сказать — кулаки сжаты, глаза мечут молнии, шрам побелел. Словом, вид у молодого писателя был опасный. Двухминутная беседа с комиссаром убедила его, что осмысленно только действие. Слово «действие» он толковал широко.
— Где Терри Трент? — спросил Клаттербак.
— В ванной. Моет глаза.
— Она что, плакала?
— Да.
— Не удивляюсь. А что тут творится?
— Мы с комиссаром поспорили. Он считает ее воровкой, а я — нет.
— Убедили его?
— Вряд ли.
— Стоит насмерть?
— Именно.
— Тогда готовьтесь к большой радости, — сказал Клаттербак. — Деньги украл маркиз.
Джеф дернулся.
— Сам сказал, — заверил Клаттербак. — Вот только что. Передайте комиссару, это потрясет его слабый разум. Какой, однако, гад, — прибавил издатель, пользуясь темнотой упомянутого чиновника.
— Истинное чудище. Напоминает одного шпика…
— Parlez francais, — предложил месье Бюиссонад, но тщетно.
— Нет, мой отец! — удивлялся Джеф.
— Он самый. История интересная, но мы в нее вдаваться не будем. За него не беспокойтесь, он на полпути в Бельгию, а там его не возьмут. Кстати, сколько ему лет?
Джеф задумался.
— Да так, шестьдесят с лишним.
— Очень уж он ловко спрыгнул. Прямо акробат. Ну ладно, к делу. Докладывайте комиссару и смотрите, что будет.
Поток французской речи издателю понравился, но, как ни странно, не вызвал желанного эффекта. Комиссар усмехнулся и пожал плечами. Это Клаттербака удивило.
— Ну, как? — спросил он.
— Не верит.
— Не верит?!
— Говорит, маркизы не крадут.
— Вот сноб собачий! Сказали вы, что ваш родитель спрыгнул с балкона, как ошпаренный кот, и мчится в сторону Бельгии?
— Конечно.
— А он не верит?
— Да.
Клаттербак свистнул.
— Что же вы будете делать?
— Знаете, у нас в маки я научился двум-трем штукам. Попробую их использовать.
— Каким это штукам?
— Способам, помогающим вывести кое-кого из строя.
Клаттербак его понял.
— То есть стукнуть?
— И связать. Вы не возражаете?
— Что вы, что вы! Ни в коей мере. А потом?
— Летим с Терри в Америку. У нее как раз есть билеты.
— В Америку, да? Загляните к моей супруге.
— Непременно.
— То есть вы ее не увидите, но через дверь поговорить можно.
— Замечательно! Поеду к ней с женой.
— Вы говорили, что не женаты.
— К тому времени женюсь.
— На Терри?
— На ком же еще?
— Это хорошо. Она мне нравится.
— А уж мне!
— PARLEZ FRANCAIS! — взревел комиссар. Клаттербак приветливо ему улыбнулся и оптимистично взмахнул рукой. Потом он снова стал серьезным.
— А эти ваши штуки сработают? — засомневался он.
— До сих пор не отказывали.
— Большой он очень…
— Бывали и побольше.
— Поймите меня правильно, — сказал Клаттербак, — я всецело за то, чтобы вывести его из строя. В жизни не видел человека, который бы в этом так нуждался. Даже среди авторов, и то… Я просто подумал, не попробовать ли сперва чего-нибудь другого.
— Чего именно?
— Прежде всего, тут требуется такт.
— Такт?
— Помните этого бармена, моего земляка? Он рассказал мне: часто, особенно по субботам, посетители несколько распускаются. По его словам, лучше всего на них действует такт. Сперва умягчаем жертву спиртным напитком. Я далеко не уверен, что шампанское не зачарует нашего противника.
Джефу показалось, что Клаттербак — наивный оптимист (если помните, именно так подумал издатель о маркизе). Кто-кто, а комиссар вряд ли поддастся шампанскому.
— Что ж, попробуйте, — равнодушно отвечал он.
— Пробовать нужно все, — назидательно промолвил Клаттербак, — это мой девиз.
И, налив бокал шампанского, он поднес его комиссару, который тихо сидел, сложив на животе руки.
— Шампань, мусье? — осведомился издатель. — Вулеву?[143]
Комиссар удивился. Конечно, он заметил вино, они все замечают, но не надеялся на угощение. Лицо его смягчилось; неприязнь к американцам дала первую трещину. Выпив бокал до дна, он отдал его Клаттербаку, а тот налил ему снова.
142