Прибыв на поле битвы, Джилл остановилась и окинула Генри гневным взглядом. Мы, которые видели Генри в спокойные его моменты и знаем, какой он добрый малый, понимаем — обидели скорее его, чем он. Если в нас есть хоть капля справедливости, мы станем целиком на сторону Генри. В стычке с попугаем Биллом вся правота, безусловно, на стороне этого доброго малого. Его попытки — такие мягкосердечные — завязать с птичкой дружбу отвергли. Его здорово цапнули за руку. А вдобавок — он проиграл полпинты пива Эрбу! Если мы судьи беспристрастные, то нет у нас иного выбора, как только пожелать Генри всяческой удачи и благословить добиваться ее. Но Джилл, не видевшая начальных стадий происшествия, рассудила совсем по-другому. Для нее Генри предстал отъявленным зверюгой, тыкающим палкой в беззащитную птичку.
Девушка повернулась к подоспевшему Фредди, на ходу размышлявшему: и почему, черт дери, именно с ним из всех шести миллионов жителей столицы приключилось такое?
— Фредди! Заставь его прекратить!
— Э, послушай-ка, ну, знаешь ли, ну что это такое?
— Да разве ты не видишь — он делает бедненькой птичке больно? Пусть перестанет! Зверь! — кинула она Генри (за которого у нас просто сердце кровью обливается), когда тот снова ткнул палкой в противника.
Фредди нехотя подступил к Генри и постукал того по плечу. Фредди принадлежал к тем парням, в ком глубоко сидит убежденность, что переговоры такого рода следует начинать не иначе, как похлопав другого по плечу.
— Послушай-ка, знаешь ли, нельзя делать такого, видишь ли! — промямлил Фредди.
— А ты кто такой? — Повернул к нему багровое лицо Генри.
Эта атака с тыла вдобавок ко всем прочим неприятностям доконала его.
— Ну… — Фредди заколебался, — дать, что ли, ему свою визитную карточку? Нет, сейчас, пожалуй, глуповато. — В общем, моя фамилия Рук…
— А кто, интересно, — развил свою мысль Генри, — звал тебя сюда, а? На фиг мне твоя отвратная физия!
— Ну, если вы ставите вопрос так…
— Ходят тут, путаются под ногами, — пожаловался Генри всей вселенной разом, — суются, куда не просят, болтаются тут… Да я, — перебил он сам себя внезапно в порыве красноречия, — я могу сжевать таких двоих, к чаю! Белые гетры он напялил! Хо!
Тут Эрб, до сих пор в разговор не вступавший, заметил «Ага!» и сплюнул на обочину. Именно эту речь, сказал бы наблюдатель, Эрб вполне одобрил. Ловкий выпад, решил он.
— Гетры на нем белые, — продолжил Генри, на чью впечатлительную душу эта деталь костюма произвела, очевидно, неизгладимое впечатление. — А я чихал! Физию свою он мне сует! Птичка меня за палец цапанула. Вот он, палец-то, коли не веришь! И я желаю свернуть ей ее поганую шею, и никакие придурки в белых гетрах мне не указ. Так что тащи свои гетры домой да отдай своей старухе, пускай она тебе их на обед сварит!
Излив душевные муки, опасным грузом лежавшие на сердце, Генри вновь с силой ткнул палкой сквозь прутья ограды.
К нему стремглав метнулась Джилл. Она всегда считала: если хотите, чтобы дело сделали хорошо, делайте его сами! За помощью к Фредди она обратилась лишь для проформы, с самого начала чувствуя, что Фредди — трость надломленная,[25] что и оправдалось. Фредди надеялся на магию слов, но речи его лишились всякой магии из-за того, что он щеголял в белых гетрах. Генри же, совершенно очевидно, принадлежал к некоей лиге или обществу, главная цель которого сводилась к их уничтожению. Джилл понимала, что предоставлять другу ведение боевых действий — затея бестолковая. Делать все придется ей самой. Она ухватилась за палку и вырвала ее у Генри.
— Г-гав, г-гав, г-гав! — тявкнул попугай Билл.
Любой беспристрастный слушатель расслышал бы в его тявканье премерзостный отзвук сарказма, что больно ужалило Генри. Обычно он был не из тех, кто прибегает к рукоприкладству в спорах со слабым полом, — ну, разве что стукнет по голове свою половину, если требуют обстоятельства. Но теперь он отбросил главные принципы всей жизни и тигром кинулся на Джилл.
— Отдай палку!
— Не отдам!
— Э, послушай-ка, знаешь ли… — вмешался Фредди. Генри совсем потерял голову и снова кинулся на Джилл, а Джилл, глаз у которой был меткий, стукнула его палкой, попав точнехонько в висок.
— У-у-у, — взвыл Генри и сел на землю.
И тут внезапно голос сзади произнес:
— Что тут у вас происходит? Здоровяк-полицейский возник из пустоты.
— Прекратить драку! — выкрикнул он.
Эрб, до сей поры молчаливо созерцавший стычку, разразился речью:
— Это она его приложила!
Полисмен взглянул на Джилл. У него был большой опыт службы, и время притупило в нем почтение новичка к дорогой одежде, с каким он приехал из провинции. Одета Джилл была хорошо, но в беспокойную эпоху суффражистских беспорядков полисмена лягали в голень и даже кусали леди, одетые не хуже ее.
На Белгрейв-сквер[26] сердца честны, как и на Севен-Дайлс,[27] но если кто нарушит общественное спокойствие, их надо арестовывать. Взгляд, устремившийся на Джилл, застигнутую на месте преступления с палкой в руках, был суров.
— Ваше имя, пожалуйста? Адрес, мисс?
Неподалеку остановилась девушка в большой шляпе и синем платье, недоуменно глядя на всю компанию. Увидев ее, попугай Билл издал приветственный взвизг. Ура! Вернулась Нелли, и теперь опять все будет замечательно!
— Маринер, — ответила Джилл, бледная, с горящими глазами. — Мой адрес — Овингтон-сквер, 22.
— А ваше, сэр?
— Мое? О! Ах, да! Да, ясно, ясно. Рук. Знаете ли, Ф.Л. Рук. Живу в Олбэни, то-се…
Полисмен записал все в блокнот.
— Послушайте, — закричала Джилл. — Этот человек пытался убить попугая, и я его остановила…
— Не могу ничего поделать, мисс. Вы не имели права бить человека палкой. Придется вам пройти…
— Да вы послушайте! — Фредди пришел в ужас. Под арест его сажали и прежде, но всегда только в день гребных гонок,[28] где аресты, считай, входят в программу развлечений.
— Я хочу сказать!..
— И вы тоже, сэр. Замешаны вы оба.
— Но…
— Прекрати, Фредди, — спокойно перебила Джилл. — Все это абсолютная нелепость, но шумиху поднимать незачем.
— Вот это, — сердечно одобрил полисмен, — правильно.
Леди Андерхилл прервала себя, чтобы сделать вдох. Говорила она давно и очень пылко. Они с Дэреком сидели у Фредди в Олбэни, и темой монолога была Джилл. Атаку Дэрек предчувствовал давно и удивлялся только, отчего она не случилась раньше. Весь ужин предыдущим вечером и даже после открытия, что Джилл сидит за соседним столиком с мужчиной, незнакомым ее сыну, леди Андерхилл хранила о будущей невестке мрачное молчание, но сегодня высказалась со всей энергией, вырвавшейся наконец из-под спуда. Она облегчила душу потоком слов, полных долго сдерживаемой враждебности, нараставшей в ней с самой первой встречи в этой самой комнате. Говорила она быстро, потому что торопилась изо всех сил. Городской Совет главного города в избирательном округе на севере Англии решил завтра утром заложить первый камень фундамента их нового муниципалитета, и на торжестве должен председательствовать, как член парламента, Дэрек. Баркеру уже поручили заказать по телефону такси и отвезти депутата на вокзал, а потому беседу могли прервать в любой момент. Вот леди Андерхилл и использовала на полную мощь малое время, бывшее в ее распоряжении.
Слушал Дэрек насупясь и что-то мямлил в ответ. Его мать была бы довольна, знай она, как глубоко затрагивают сына ее аргументы. Маленький бесенок сомнения, досаждавший Дэреку в такси по дороге домой с Овингтон-сквер, не сгинул тем же вечером. Напротив, он подрос и стал еще грознее. И теперь, с помощью союзника извне, превратился в колосса. Дэрек то и дело поглядывал на часы, кляня безвестного таксиста, чье промедление продлевало сцену. Что-то подсказывало ему, что сейчас его спасет только бегство. Он никогда не умел противостоять матери, когда та приходила в воинственное настроение. Она словно бы замораживала все его способности, он не мог ни думать, ни говорить. Другие члены семьи тоже отмечали это качество леди Андерхилл и с горечью обсуждали его в далеких загородных домах, в час, когда мужчины встречаются, чтобы опрокинуть на ночь рюмочку виски с содовой и излить душу.
27