— Пьеса, — вмешался мистер Трэвис, пробегаясь по клавиатуре, — так же хороша, как любая у Гилберта.
— О, будет тебе, Роли! — скромно запротестовал Отис.
— И даже лучше, — настаивал мистер Трэвис — Во-первых, она современная.
— Да, я старался сделать посовременнее, — пробормотал мистер Пилкингтон.
— И ты избежал ошибки Гилберта — излишней надуманности.
— Верно. Гилберт, действительно, грешил излишней фантазией, — признал Отис— А музыка, — продолжил он, в великодушном порыве отплатить добром за добро, — обладает мелодичностью Салливана, но ей присуща новизна ритма, очень индивидуальная. Музыка вам понравится.
— Судя по вашим словам, — любезно заметила Джилл, — комедия обречена на шумный успех.
— Мы очень на это надеемся, — с чувством заметил мистер Пилкингтон. — Мы считаем, что наступило время, когда публике требуется что-нибудь получше, понеожиданнее. Люди потихоньку устают от безмозглой ерунды и бравурных мелодий, которыми их потчуют людишки вроде Уоллиса Мэйсона и Джорджа Бивэна. Публике хочется блеска… Точно так же было во времена Гилберта и Салливана. Они начали писать, когда музыкальные спектакли опустились до ужасающей легковесности. Театр был отдан на откуп бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала спектаклей классом повыше. То же самое и сегодня. Но менеджеры не желают этого понимать. «Роза Америки» много месяцев странствовала по Бродвею, стучась в разные двери.
— Ей следовало войти без стука. Вот как я, — заключила Джилл и встала. — Что же, очень любезно с вашей стороны, что взяли меня на работу, хотя и вошла я так бесцеремонно. Но я чувствовала, что нет толку дожидаться на лестничной площадке. Я так рада, что все уладилось. До свидания.
— До свидания, мисс Маринер. — Отис почтительно взял протянутую руку, — Репетиция ансамбля назначена на… когда, Роли?
— На 11 утра послезавтра.
— Я приду. До свидания, и большое вам спасибо. Молчание, воцарившееся в кабинете после ее ухода, нарушил Трэвис:
— Вот это красоточка!
Вздрогнув, Отис очнулся от мечтаний.
— Что ты сказал?
— Да девица эта… Какая красотка!
— Мисс Маринер, — ледяным тоном отчеканил Отис, — самая очаровательная, утонченная, воспитанная и прелестная девушка, если ты это имеешь в виду.
— Ну да! — подтвердил мистер Трэвис— Именно это самое!
Джилл вышла на 42-ю стрит, окидывая улицу взглядом победителя. Мало что переменилось в Нью-Йорке с тех пор, как она вошла в театр «Готэм», но город показался ей совсем иным. Час назад она была тут чужой, бесцельно плыла по его быстринам. Теперь она в Нью-Йорке своя, а Нью-Йорк — ее город. Она смело сразилась с ним и отвоевала у него средства к существованию. Теперь она шагала по улице бойко и беспечно. Адрес, который дала ей Нелли, отсылал на восточную сторону Пятой авеню. Джилл отправилась туда по 42-й стрит. Какая веселая и оживленная улица! Она и не бывала на таких прежде. Музыкой звучал для нее перестук поездов метро, когда она пересекала Шестую авеню, и ей нравилась бурлящая вокруг толпа.
Джилл дошагала до угла Пятой авеню, когда полисмен на перекрестке взмахнул жезлом, разрешая машинам двигаться в центр. И мимо нее покатился поток машин, забивавший дорогу, насколько видел глаз. Ехали они двойным рядом — красные лимузины, синие, розовато-лиловые, зеленые. Джилл стояла, пережидая, пока иссякнет их поток, и в это время мимо неё проплыл самый большущий, самый красный лимузин. Огромнейшее авто с полярным медведем у руля, и еще одним с ним рядом. А сзади вольготно раскинулся, устремив благожелательный взор на массивную леди в норковом манто, — дядя Крис!
На секунду он оказался так близко от Джилл, что если б не поднятое стекло, она до него могла бы дотронуться. Но тут медведь за рулем, углядев просвет в потоке транспорта, надавил на акселератор и ловко вильнул в него. И машина, быстро набрав скорость, исчезла.
Джилл испустила глубокий вздох. Жезл взмахнул снова. Она перешла дорогу и зашагала дальше на поиски нужного дома. Пять минут спустя ей пришло в голову, что девушка практичная и сообразительная обязательно бы запомнила номер лимузина.
Глава XI ЛЮБОВНЫЙ ЖАР МИСТЕРА ПИЛКИНГТОНА
Репетиции, музыкальных комедий — под это определение подпадают и «музыкальные фантазии» — начинаются обычно хаотично и беспорядочно в Брайант-холле, этом любопытном здании на Шестой авеню, сразу у 42-й стрит. Тут, в пыльном зале без ковра, вся мебель — несколько деревянных стульев да длинные деревянные скамейки, хор, или в случае «Розы Америки» — ансамбль, усаживается вокруг пианиста и старается с помощью дирижера затвердить слова и мелодии первого акта. Покончив с этим, они переходят к балетмейстеру — тот учит их нужным па, ансамблевым танцам и выходам на «бис», которых, как рассчитывает этот неисправимый оптимист, должно быть не меньше шести. Потом в хоровые номера вводятся главные герои. И наконец, расставшись с Брайант-холлом и кочуя из одного незанятого театра в другой, герои и хор репетируют вместе, повторяя весь спектакль снова и снова, до самого показа на предпремьерных гастролях.
Джилл на ранних стадиях репетиций показалось, будто она опять очутилась в школе. Ей вспомнилась ее первая учительница, которую дирижер несколько напоминал манерами и внешностью. Она наигрывала псалмы на пианино, ведя слабеньким сопрано ретиво орущую ораву ребятишек, каждый из которых старался, побуждаемый самолюбием, переорать ближайшего соседа.
В первое утро репетиция началась с появления мистера Зальцбурга, дирижера и концертмейстера, суетливого деловитого человечка с доброжелательными глазами за большими стеклами очков. Он, подпрыгивая, подошел к пианино, уселся и выдал громкий аккорд, своего рода сигнал горна, призывающий леди из углов, где они уютно устроились группками и шушукались. Процесс общения начался за десять минут до того — встреча тех, кто уже был знаком по предыдущим спектаклям, и быстрое знакомство их со своими подружками. С Нелли Брайант тепло поздоровалась хорошенькая рыженькая девушка, и Нелли тут же познакомила их. Звали ее Бэйб. Рядом с Бэйб сидела похожая на иву блондинка по имени Луис. Все четверо уселись на скамейку и завели беседу. Через минуту ряды их пополнились темноволосой девушкой с южным акцентом и еще одной блондинкой. Рядом сбивались другие компании, в зале точно щебетали скворцы. Особняком держались серьезные, безупречно одетые молодые люди; девушки не обращали на них ни малейшего внимания; с десяток таких подпирали стенку, с видом мужчин в бальном зале, которые не танцуют, а только смотрят.
Джилл больше слушала разговоры. Она чувствовала себя, будто в первый день в новой школе, — немного робела, желая стушеваться. Болтовня крутилась вокруг нарядов, мужчин, шоу-бизнеса именно в таком порядке. Вскоре один молодой человек небрежной походочкой пересек зал и, подойдя к девушкам, заметил, что денек-то выдался отличный. Приняли его, как показалось Джилл, несколько сдержанно, но потихоньку он ассимилировался в группе. Вскоре прибился и второй, напомнив девушке-иве, что они работали вместе в шоу «Ты — та самая». Его узнали и представили другим. Прием в компанию он вскоре оправдал, весьма правдоподобно изобразив бой котов. Через пять минут он уже обращался к южной девушке, а Джилл сообщил, что поступил в это шоу, только чтоб заполнить паузу перед премьерой другого, где у него шикарнейший номер с пением и танцами. Его он будет делать с одной малюткой в кабаре у Гезенхаймера.
В эту атмосферу, полную гармонии и дружелюбия, диссонансом вторгся резкий аккорд мистера Зальцбурга. Началось общее движение, к пианино придвигали стулья и скамейки. Мистер Зальцбург на минутку подзадержался, открыв огромную музыкальную папку и копаясь в ней точно терьер в крысиной норе, и разговоры зашелестели снова.
Наконец дирижер вынырнул из папки с руками, полными нот, и воззвал: