Изобразив на лице крайнюю степень изумления и ужаса, Гобл повернулся к нему.
— Полтора процента? За переделку такого вот шоу? Ха! Да тут и делать-то почти нечего! Уже все есть.
— Но ты сам только что сказал — барахло.
— Ну, я просто подразумевал, что вещица не нравится мне лично. А публика скушает за милую душу. Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело!
— Ну, эту придется гальванизировать. Без техники не обойтись.
— Этот долговязый болван… ну, Пилкингтон… он же ни за что не потерпит, чтобы я платил тебе полтора процента.
— А мне казалось, ты тут всем распоряжаешься.
— Деньги вложил он.
— Что ж, если он желает вернуть хоть частичку, ему все равно придется кого-то звать. Не хочешь, можешь не нанимать меня. Но я уверен, что сделаю из этой штуки конфетку, фортель-другой, и пожалуйста!
— Что именно? — небрежно полюбопытствовал мистер Гобл.
— Да так… подброшу штришки, остроты всякие… Ну, ты сам знаешь. Вот и все, что требуется.
Сбитый с толку Гобл грыз сигару.
— Думаешь? — наконец произнес он.
— Ну, и еще, может, вдохну кое-где что-нибудь такое… неуловимое… — прибавил Уолли.
Перебросив сигару в другой угол рта, мистер Гобл пошел в новую атаку:
— Ты не раз делал для меня работу. И хорошую!
— Рад, что тебе понравилось.
— Ты добрый малый. Мне нравится, когда ты работаешь со мной. Я вот тут подумывал, а не заказать ли тебе осенью новое шоу. Сюжет потрясный. Французский фарс. Уже два года идет в Париже. Но как же я могу, если тебе прямо весь шар земной в уплату подавай?
— Шар земной никогда не помешает.
— Слушай, если перекроишь этот спектакль за полпроцента, закажу и то, другое.
— Выговаривай слова разборчивее. А то мне послышалось, будто ты произнес «полпроцента». На самом деле, конечно, ты сказал «полтора».
— Если не согласишься на полпроцента, другого шоу не получишь.
— Ну и ладно, — хмыкнул Уолли. — В Нью-Йорке менеджеров хватит. Разве сам не видел? Так и шмыгают по городу. Богатые, предприимчивые… и все меня любят, как сына родного.
— Ну, пусть будет один. Я постараюсь уладить дело с Пилкингтоном.
— Полтора…
— О, черт побери! Ладно, твоя взяла, — угрюмо уступил Гобл. — Какой толк спорить по мелочам? Соломинку, понимаешь, расщеплять!
— Забытый спорт былых времен, «расщепление соломинки». Ладно, нацарапай строчку-другую и подпишись четко, полным именем. Буду хранить бумажку у сердца. А сейчас мне пора бежать. У меня свидание. До скорого. Рад, что все уладилось, все счастливы.
Несколько минут после его ухода мистер Гобл сидел, ссутулясь, и мрачно попыхивал сигарой. От солнечного настроения и следа не осталось. Обитая в узком мирке подхалимов, он злился на то, что Уолли обращается с ним небрежно, а то и высокомерно. Да, жаль, что приходится нанимать для переделки именно его. Казалось бы, зачем? Нью-Йорк кишел либреттистами, которые сделали бы работу не хуже и за половину этой суммы, но, как и большинство менеджеров, мыслил Гобл на уровне овцы. Мюзикл «Вслед за девушкой» имел оглушительный успех, пьесу написал Уолли, значит, никто, кроме него, не перекроит «Розу Америки». Это представлялось мистеру Гоблу неотвратимым, как судьба. Ему только и оставалось мысленно побурчать, что кое у кого — раздутое самомнение. Больше ничего он сделать не мог. Побурчав про самомнение, но не почувствовав себя лучше, мистер Гобл сосредоточился на сцене. Добрая порция действия уже прошла, пока они разговаривали, и теперь в новом эпизоде снова появился злосчастный Финчли. Мистер Гобл воззрился на него. Он ему не нравился, особенно — манерой речи.
Роль была без пения, характерная. На поиски актера Отис отправился в драматический театр и раздобыл Вентворта Хилла, который приехал из Лондона играть в английской комедии, а та только что сошла со сцены. Пьесу газеты разругали, но Вентворта Хилла считали блестящим комедиантом. Сам Хилл придерживался такого же мнения, а потому его раздерганные нервы испытали настоящий шок, когда рык из партера перебил его в середине монолога и скрежещущий голос сообщил, что он все делает неправильно.
— Простите? — с опасным спокойствием осведомился мистер Хилл, шагнув к рампе.
— Все неправильно, — повторил мистер Гобл.
— Вот как? — Вентворт Хилл несколько лет назад проучился два семестра в Оксфорде, пока его не отчислили за исключительную лень. Из знаменитого университета он мало что вынес, за исключением манер, и теперь демонстрировал их перед мистером Гоблом. Ледяная вежливость оказалась последней каплей для взбудораженной души менеджера. — Не будете ли вы тогда любезны, — спросил актер, — объяснить мне, как именно вам видится исполнение этой роли?
Мистер Гобл промаршировал по проходу.
— Говорить надо на публику! — указал он, останавливаясь у оркестровой ямы. — А вы, трам-там-там, все время отворачиваетесь!
— Возможно, я и ошибаюсь, — парировал мистер Хилл, — но я переиграл множество ролей, знаете ли, в довольно солидных театрах, и всегда полагал, что реплики свои актер должен адресовать партнеру, с которым ведет сцену, а не декламировать для галерки. Насколько я понимаю, таков принятый метод.
От этого словечка весь динамит в мистере Гобле взорвался. Чего он терпеть не мог, так это методов. В его представлении режиссура состояла в том, чтобы наставлять актеров, робко приближающихся по его приказу к рампе. Актериш-ки, которые смотрят на задник сцены и говорят затылком к публике, вызывали в нем отвращение.
— Метод! Ну, знаете! Где это вы набрались всяких методов? Тут вам не Ибсен какой-нибудь!
— Но и не разухабистый скетч!
— Не смейте мне так отвечать!
— А вы, будьте любезны, не орите. У вас и так достаточно неприятный голос, незачем его повышать.
Никто не отваживался давать открытый отпор мистеру Гоблу, и на минутку тот лишился дыхания. Однако почти моментально обрел его снова.
— Вы уволены!
— Вот уж нет! — огрызнулся мистер Хилл. — Я ухожу! — И, вынув из кармана роль в зеленой обложке, величественно протянул ее бледному помрежу. Потом из глубины сцены изящно прошествовал к выходу под руководством мистера Миллера.
— Надеюсь, вы сумеете разыскать актера, которому удастся сыграть роль согласно вашим представлениям об актерской игре.
— А то! Непременно! — гаркнул мистер Гобл в удалявшуюся спину. — Да любой хорист ее исполнит! — И махнул помрежу. — Хористов на сцену!
— Все джентльмены из хора, на сцену, пожалуйста! — пронзительно завопил помреж, кидаясь за кулисы, точно поисковая собака. — Мистер Гобл желает, чтобы джентльмены из хора вышли на сцену!
Когда семеро юношей из мужского ансамбля «Розы» смущенно выстроились на сцене перед сверкающим взором мистера Гобла, тот раскаялся в своем задиристом обещании. В душе у него промелькнуло неуютное чувство, что судьба поймала его на блефе и ему не выкрутиться. Стоявшие хористы были все на одно лицо, все похожи, как близнецы, и непохожи ни на что путное. Даже мистер Гобл, горя желанием закрыть глаза на недостатки, не сумел убедить себя, что в их ряду хоть один напоминает английскою лорда.
Но тут, как раз когда им овладела холодная рассудочность, сменившая лихорадочный запал, он вдруг увидел, что Провидение все-таки благоволит к нему. В самом конце линии мялся молодой человек, внешне идеально подходивший на роль лорда Финчли, и даже — опять-таки внешне — куда более приятный, чем изгнанный Хилл. Гобл властно махнул рукой.
— Вы, там, в конце!
— Я? — переспросил молодой человек.
— Ну да, вы. Вы кто такой?
— Рук. Фредерик Рук, знаете ли.
— Англичанин?
— Э? А? А, да, абсолютно.